Ложь о социальном предпринимательстве, распространяемая отдельными представителями известных кругов

Так чем же может быть интересна вот эта статья. Во-первых, кейсами деловой активности, кои все-таки можно рассматривать к воспроизводящему применению. А во-вторых, тем, что наглядно показывает всю «абажурность» г-на Гозмана (вопрос о том, в какой степени он вообще является специалистом по проблеме бедности, оставлю за скобками). Прежде всего, собственно той же кейсовстью подходов (рассказ про то, что кейс-методология MBA обучения зело дырявая, вельми бородат, да и не место здесь ему) и акцентом на «социальной ответственности». Честно говоря, из материала я так и не понял, чем организованные сентиментальными «богатенькими буратинами» микрозаработки, работающие на «психологический фактор», отличаются от социализирующей благотворительности. Они вполне себе вписываются в набирающий обороты, специфический сегмент «торговли впечатлениями», сильно пахнущий столь мерзким исконному протестанту синергизмом неорганизованного человека. Также стоит заметить, что автор статьи ничего не говорит ни о стандарте и нормах потребления (ну да, неоднозначная и щекотливая тема, но не настолько, особенно когда речь идет о здоровье и ритмах повседневности), ни об источниках бедности. Собственно, социальное предпринимательство, понятое так, как оно изложено автором, во всех этих кейсах чем-то напоминает «постепенное догоняющее развитие», о чем говорил Олег Григорьев в своих лекциях (пример экономики Панамы, с частичным развитием новеньких производств, довольно быстро загнувшихся, но только на уровне отдельных личностей и домохозяйств): вроде бы есть изменение, но качественный разрыв стандартов жизни не преодолевается. Все эти мелкобизнесы – не более, чем конвенциональные «швейцарии» для бедноты, нейтрально стоящие в стороне от серьезных рыночных баталий, уже заведомо помещающие людей вниз без гарантий подъема и вообще спроса на их продукт. Это еще один принцип работы финансового сектора в капиталистической системе, о которой говорил Григорьев: вытеснение сильными игроками слабых на все более бедные рынки, только здесь слабым уже сразу (в рамках институционально зарождающейся социальной практики) предоставляются специализированные или маргинализированные, но все равно бедные, рынки, на которые конвенционально не распространяется серьезный коммерческий интерес (поскольку такой интерес к ним и так будет не скоро). К тому же эти социально-предпринимательские вещи есть нечто, идущее сверху вниз, но не естественным образом снизу, будучи гарантированным институционально или морально (как это отчасти имеет место, кстати, в США в случае господдержки high-tech стартапов arpa-подобными фондами вроде In-Q-Tel). Однако желаемое многими как гуманное, или цивилизованное, общество тем-то и хорошо, что позволяет не только подняться, даже если человек «упал» или изначально находится снизу, но и заново принять участие в игре без необеспеченных рисков для имущества, здоровья и жизни. Собственно, это и есть принцип безопасности – ключевой принцип общественного блага, существующий даже среди животных. Однако в системе коммерческих и классовых иерархий, имеющих не только неравномерную ступенчатость в смысле Л.Питера, но находящихся внутри во многом естественного процесса активного расслоения на богатых и бедных (притом глобального) едва ли можно вести речь про устойчивую реализацию этого принципа иначе, нежели как про форму некоего паллиатива.

Между тем, на ином уровне понимания (а различие уровней, в рамках моих штудий, есть нечто, не обязательно относящееся к иерархиям) имеется исторический прецедент не качественного, но степенного, различия стандартов жизни – это пример с различием допетровских и послепетровских жилищ разных сословий: терем князя мало отличался «по формату» от жилища купца или крестьянина – различие носило количественный, или степенной, характер; после Петра разница стандартов жизни сословий стала связываться с инаковостью образа жизни (сегодня, в эпоху «постиндустриального госкапитализма», «классосословия» воспроизводят эту же раннюю послепетровскую модель). Полагаю, иные примеры тоже можно найти в истории иных обществ, но этот нам ближе. Культурологам эти вещи хорошо известны, но увы, в неокономике такого рода «культурности» не рассматриваются.

…Так что, получается, вопрос – в способе социализации: в какой бы форме ни существовали подачки, они так и останутся подачками, если изначальная установка формирующих «социально ответственные бизнесы» элит – на то, чтобы не пускать «быдло» в «барский огород», в том числе – в языковой и аттрибутивный. А ведь, на минутку, формирование «среднего класса», начиная со 2H XIX века, происходило как раз во многом по линии передачи аттрибутивных стандартов высших слоев общества вниз.

Я уже в некоторых местах отмечал, что проблему бедности, в частности, невозможно преодолеть без выстраивания социальных лифтов в обе стороны: как снизу вверх, так и сверху вниз. Что есть последнее, исследователи проблемы бедности едва ли хорошо себе представляют; похоже, здесь нужно вести раззговор об инженерии социальных институтов, корректируя модели халдуновских циклов. И, конечно, здесь же возникает вопрос стандарта образа жизни, находящийся вне коммерческой игры, и связанный с ним вопрос о смене такого стандарта на основе принципа достаточного основания. В том числе – внекапиталистическое управление предметно-технологическим множеством (ПТМ). И пока я лишь смутно представляю, каким образом это возможно помимо принципа взаимодействия контуров и «живительных» денег, плодящих бедноту. Отчасти направления определенных решений я вижу касающимися темы взаимодействия малых групп и сообществ, расселенных вокруг триангулированной инфраструктуры коммуникаций, адаптированной к ландшафтно-климатическим и действующим логистическим условиям. Но все равно эти вещи требуют обстоятельной проработки.

Начиная писать этот текст, я не сразу вспомнил, как раньше рассматривал социальное предпринимательство. Если исходить из суммы понятий трудовой теории стоимости, то, как бы то ни было, это суть предоставление возможности заработка незащищенным социальным категориям. Классическому капиталистическому предпринимателю это по-любому выгодно, поскольку, должным образом организуя труд детей, стариков, зависимых женщин, инвалидов или заключенных, можно преспокойно «стричь капусту», прикрываясь личиной «социальности» и получая профит с «должных быть благодарными» работников, не боясь, что те возьмут в руки «оружие пролетариата» – булыжник, тяжелый для них для всех и запретный для заключенных. Суть «социального предпринимательства», уже ставшего очередным мемом, прекрасно раскрывается в понятии «тюремной индустрии», о которой я как-то, уже довольно давно, писал – например, здесь.

Между тем, массовый характер живого коммерческого (или даже «некоммерческого») творчества народных масс вполне себе определяется социальной базой бравых «отходников», столь интересным образом рассмотренных в одноименном отчете за 2013 год под научной редакцией С.Кордонского и под эгидой Фонда поддержки социальных исследований «Хамовники», и вполне себе вписывающихся в контекст сказанного мною насчет даркнета и прочих эффектов теневой социологии.