О деятельностных перспективах медицины

Согласно Григорьеву, регионализация ведет к усложнению деятельности, поскольку расширение рынков, и следующая отсюда глобализация, ведет к упрощению деятельности. Отсюда, рынок простых решений должен смениться рынком сложных решений, требующих, согласно ему же, более сложной системы знаний и даже отменой рынка.

С учетом его критики концепции технологических зон, спрос на сложные знания и сложную деятельность в условиях регионализации не означает регионального технологического развития в условиях деструкции, ибо невозможен в этих условиях, и должен носить проектный, а не прогнозный, характер, дабы в рамках проекта характер был созидательным.

Иначе говоря, с появлением регионализации более связан спрос на более сложную систему знаний о мире, и связанную с этим знанием более сложную (не разделенную) трудовую деятельность, не связанную с финансовыми рыночными отношениями.

Собственно, сама классическая модель экономики, о которой ведет речь Григорьев, и есть путь упрощения изначально сложной деятельности, с последующим усложнением упрощенных компонентов и их дальнейшим разделением. В чем и состоит ростовый принцип существования системы разделения труда, создаваемой и стимулируемой финансовой системой, монетарная часть которой, по нему же, носит в своем, абстрактно-модельном, виде, некий «жетонный» характер по управлению ресурсами. При этом, в отличие от классического представления политэкономии, финансовая система, способствуя такому разделению, предшествует промышленной, решая в пользу первой спор той и другой.

Отсюда следуют интересные предварительные выводы, касающиеся нынешнего времени. С учетом текущих оценок кризиса и данной логики это означает, что от десяти до нескольких десятков ближайших лет безвременья должны, или могут, смениться временем формирования сложных видов деятельности и их продуктов (включая производственные), носящих характер нерыночных проектов в относительно масштабных планетарных локусах.

Нерыночными проектами странового или рергионального уровня были, к примеру, строительство Колокольни Ивана Великого в Москве и Трапезной Палаты на Соловках, космическая программа (в целом) и марсианский проект (в частности) в СССР, программы Аполлон и марсианский же проект в США, а также БАК в ЕС.

Другой, не проектной и не собственно производственной по существу (но содержащей в себе львиную долю производственной компоненты), деятельностью, где требование сложных знаний критически превосходит другие виды сегодняшней деятельности, является медицина. Для того, чтобы понять это, достаточно хоть немного быть знакомым с темой; к тому же полезно покопаться в группах и постах сетевых сообществ студентов российских мединститутов – характер реплик, демотиваторов, мемов и прочих маркеров явственно дает понять, какой объем высокодифференцированных знаний требуется на одну голову – естественный компьютер, от которого требуется не только хранение этих знаний, но еще и управление ими в контексте сложных практик. В этом смысле персональный компьютер для такого медицинского мозгокомпьютера – лишь инструмент, способный решать проблему управления, в т.ч. управления знаниями.

И, кстати, в этом же смысле кибернетика, к которой пришла глобальная политэкономия 1960-1970 годов, начавшись физиократами в XVII-XVIII веках, и современный персональный компьютер – символ финансоидной рейганомики (как вырожденной экономической кибернетики), поведшей управление общественными ресурсами по совсем другому пути – не противоречат друг другу.

Уже не раз и многими было писано, что в современных системах вооружения все большую долю составляет медицинская компонента, а целый ряд вопросов, ранее решавшихся военными средствами, теперь решается средствами, так сказать, медико-статистическими. Иначе говоря, если раньше основой высокотехнологического развития был ВПК, то сегодня есть основания считать, что этой основой может стать медико-промышленный комплекс (МПК). Разумеется, здесь возможны различные сценарии, завязанные на принципиальные возможности цивилизационного развития и, прежде всего, на текущие проблемы спроса, включая общественный спрос на медицинские услуги и способы его обеспечения в ключевых странах, способных к глобальным цивилизационным проектам. Однако, если мир переживет ожидаемую катастрофу, отмеченный производственный акцент вполне возможен. В самом благоприятном случае этот процесс может протекать по Фуллеру, как глобальная всечеловеческая смена производственных технологий “weaponry” на технологии “livingry”, включая сюда все: от сельского хозяйства и домостроения до освоения Космоса на основе ресурсосберегающих принципов, столь жалким образом реализуемых сегодня в европейских и американских программах. И это не пустая маниловщина: этими идеями были неофициально и полуофициально охвачены огромные круги естественнонаучных сообществ в мире накануне кризиса 1970-х гг. Но есть и другой путь: это тотальное управление человеческим обществом как биомассой, с использованием технологий управления сложностью (уже достаточно давно разрабатываемых), где отдельная жизнь существует в тонко организованной и жесткой системе виталистических детерминант: ценностных, регламентных, трудовых, потребительских, образовательных и, конечно, медико-биологических. Можно с этим не соглашаться сколько угодно по моральным, технологическим или каким иным основаниям, ставя под сомнение достижимость такого состояния, но для этого сегодня, однако, изыскиваются средства «гуманитарных» и «социальных» технологий, которые, в случае обеспечения этих технологий топорно-сиволапой моралью, в очень скором времени могут быть снабжены спецфическими медтехнологиями, способными на совершенно новый уровень прикладных решений (опять же, при том условии, что влиятельная сиволапость не станет действовать «по старинке» и редуцировать численность мирового населения давно проверенными способами).

Нельзя не замечать того факта, что углубление разделения труда, упершееся в пределы (которые в отдельных случаях, по-видимому, никак не признаются пределами роста, однако при этом рост продолжают искать), составляющее принципиальную проблематику неокономики, и есть как раз одна из главных (если не главная) причин проблемы управляемости очень сложным обществом и малопонятными (до сих пор) структурами личности, а также прочими сущностями, где имеет место самое сложность. И что это управление уже больше просто не может быть осуществляемо мануфактурными бюрократическими методами (ибо такое управление уже самоприменимо, а потому чревато системными же коллизиями), для чего, если речь не вести о цивилизационной редукции к XVI веку, нужна машинизация систем управления, успешные опыты с чем имели место в мире в те же 1960-е – 1970-е годы. И что эта машинизация как раз и была рассчитана, в первую очередь, на преодоление ростовой модели и, на минуточку, совершенно исключала подход к человечеству как к «биомассе». А сегодня эта машинизация управления, о которой, кстати, Маркс и Смит уж точно помыслить не могли, должна быть рассмотрена в своей перспективе, с точки зрения приращения биологической реальности, которая суть реальность кибернетическая, дополнительным, новым, фактором человко-природного взаимодействия, поскольку сегодняшнее такое взаимодействие уже более нежизнеспособно со все большей и пугающей очевидностью. И попытки говорить о том, чтобы спасти это нежизнеспособное, изыскивая, опять же, точки «роста» при пересмотре трехсотлетнего закрывающегося мировоззренческого проекта, возникшего, в свое время, уже в системе достаточно сформировавшихся хозяйственных отношений и научных установок, попросту бессмысленны. Разумеется, сегодня здесь приходится действовать методом более-менее спекулятивных гипотез, а как же?! Но такие гипотезы давно входят в набор приемлемых средств познания.

…как бы то ни было, под частно прогнозируемое расширение медтехнологий, соответственно меняющимся потребностям общества, будет меняться и стандарт научности – назовем его «историко-клинический». Нынешний доминирующий стандарт (не парадигма, не критерий демаркации научного знания от ненаучного, но именно стандарт) – математический. Что это значит? Это значит, что описание предмета и его состояний будет вестись в терминах жизнеспособной системы и ее модели (по сути, в терминах «кибернетики второй волны»), при этом характеристики формальной вычислимости предметной области или объекта в нем будут носить частный и вспомогательный характер, подобно тому, как вспомогательными являются вычисления, осуществляемые диагностическими системами в медицине. Более того, строгая работа в таком стандарте потребует пересмотра самого понятия модели как научного понятия, поскольку интуитивно-парадигмальные корни его являются, в конечном счете, спутниками новоевропейской научности вообще. Основанные на таком стандарте знания станут в большей степени эмпиричными и, так сказать, историкоразмерными, анамнестическими, и в меньшей – теоретичными, каковым и является, по большей части, корпус медицинских знаний. В случае сохранения преемственности прежние знания будут адаптированы к новым, при этом часть первых будет депроблематизирована.

Иной вопрос – на какую социальную систему будет работать такая наука. Тем более, если «вдруг» она не будет работать на рынок, который будет «отменен». В таком случае должно быть пересмотрено понятие «высокости» технологии. Возможно, речь должна идти о способности технологии обеспечить гомеостаз системы определенной сложности, и в том-то будет заключаться ее инновационность, заведомо не рассчитанная на массовизацию спроса. И в этом смысле в мире технологий может наступить время уникальных решений самого разного масштаба применения. Во всяком случае, возможные механизмы финансирования таких решений, направленных на обеспечение гомеостаза жизненно важных систем, будут достаточно специфическими.