Криптовалюты как средства "гражданских инвестиций" в контексте прочих факторов управления

В моем ранее опубликованном материале "Спекуляция об альтернативной семантике денежной технологии" было отмечено, что деньги, теряя транспортно-логистическую функцию, меняют статус регалий относительной власти на статус регалий абсолютной; процент, как плата за монету, в условиях наибольшей плотности транзакций становится спекулятивным, а управление деньгами в таких условиях внетоварно и внересурсно по преимуществу. В этом смысле интересен статус криптовалют: с одной стороны, они производят впечатление медийно присутствующей, семантической же, технологии денег, вырвавшихся, на своем уровне виртуальности, из пут государственного эмиссионного родительства, и представляют собой весьма интересный феномен того, что, в соответствии с заявлениями сторонников такой денежной формы, можно было бы назвать управляемой инфляцией (что уже совсем не мало, если это будет подтверждено дальнейшими опытами). С другой стороны, поскольку эта форма электронно-виртуальная, и в ней исключается логистическая компонента, в ней также теряет смысл процент как плата за монету, но вместе с тем, даже в случае локализаций в отраслевом пространстве, эмиссия криптовалюты продолжает работать институционально (или правилосообразно, в силу именно таковой сути данной формы), а потому также исключает абсолютизацию данных регалий в логическом локусе – подпространстве интернета.

Здесь возникает вопрос о рисках для криптовплют со стороны государства, в которых обнаруживает себя приложение спора классической и неклассической виртуалистик, давно со своей стороны обрушившего исходное представление о базисе и надстройке: это вопрос о том, насколько контроль физических сетей, протоколов шифрования и допустимого поведения в этих сетях (исходной реальности, в носовских понятиях), способен как-то ограничивать условия экономической жизни (не будем говорить "роста"; полагаю, что понятие такого роста будет со временем заменено понятием экономической жизни конкретных форм и степеней организованности), возникающей естественным образом, без того, чтобы не развалились условия существования самого источника такого контроля. Опыт пока не дает однозначного ответа на вопрос о том, является ли нынешнее государство (прежде всего, имеются в виду США как ключевой мировой эмитент ИТ- и прочих технологий) реальностью исходной или равноправной порождающей. Не исключаю, что этот вопрос может перейти в разряд фундаментальных, порождая широкую и долгую волну весьма интересных исследований. Хотя очевидно, что в условиях конкурентного администрирования вероятность абсолютизации денег снижается.

В смысле оснований свободы криптовалюты следует высказать одно предположение – о том, что такой финансовой коммуникации должен соответствовать некий транспортно-логистический формат. Трудно сказать однозначно, каким именно он будет, однако сказать можно сразу, что те перспективные технологии общественного, личного, коммерческого и военного видов транспорта, что сегодня рассматриваются в широкой публичности, следует соотносить с новыми видами денежного обращения, среди которых весьма существенную роль будут играть криптовалюты – низовые, виртуальные и саморегулируемые, причем для последнего их свойства особенно важным фактором регуляции будет адекватность и целесообразность привнесения определенного их объема в некоторую отрасль или воспроизводственный контур. То есть вопрос касается того, как должны (само)регулироваться криптовалюты, чтобы исключать пагубные последствия григорьевских типов взаимодействия экономических ойкумен.

Разумеется, все отмеченные выше предпосылки значимы лишь в случае признания жизнеспособности таких валют, а также того, что они являются не суррогатом, а новым форматом человеческого взаимодействия из категории электронных (уж если допускать, что в свое время промышленность и средний класс также стали невидалью, не вписывающейся в известные представления об обществе).

В рамках понимания электронных денег интересна банковская пластиковая карточка: сегодня она продолжает оставаться ничем иным, как условной знаком абсолютной власти на пользование относительными в количественном выражении регалиями "власти в ее исходной реальности", предоставляемая, однако, держателю счета во временное, то есть относительное, пользование, как собственность банка. Тем самым этот, уже достаточно давний, формат электронных денег утверждает в своеобразной форме символов и статусов власти абсолютной, восходящей к абсолютному источнику права, массовизируя и локализируя даже абсолютную регалию до права и дела "физического лица", и предполагая при этом, или, во всяком случае, считаясь с реальностью того, что денежные средства конкретного счета, на распоряжение которыми распространяется власть обладателя регалии-карточки, также есть полная собственность не его, но эмитирующего их государства, способного в любой момент востребовать их обратно в той мере, в какой их пользователь обладает и осуществляет влияние на внутрисоциальные деятельностные процессы, забирая потенциал таковых процессов в качестве человеко-часов, и в той мере, в какой это влияние не противоречит экстренным и стратегическим задачам самого государства. Однако государство в условиях массовых денег и такого развитого средства управления ими, как банковская магнитная карточка, официально исходит при этом из презумпции действия в интересах народа, в котором обретается абсолютный источник власти, де факто находящий свое экономическое выражение в обладании деньгами и в праве на такое обладание. Именно поэтому в странах европейского типа народные волнения, связанные с требованием к властям из-за безработицы, есть требования священного права, образующего самое формат общественного устройства. Банковская карточка в этом смысле является символическим выражением ценностей буржуазной революции, провозглашающей примат ценности монетарно управляемой свободы предпринимательства над ценностью внеденежного нормативно-правового управления как атрибута госадминистрирования, но также не отказывающейся от последнего полностью, как буржуазные общества не отказываются от монархических систем.

Однако, пожалуй, самый главный вопрос, который, может быть, следовало задать в самом начале: что есть криптовалюты в качестве объекта инвестиций, и каковы для них приемлемые модели получения прибыли? Если, конечно, они есть торговый инструмент, то есть нечто большее, чем средство зарплаты и тезаврации. Весьма важным здесь моментом является то, что инвестиционные возможности криптовалюты связаны с ее эмиссионной зависимостью от лимитов на единицу пользователя – с одной стороны, и от числа самих пользователей криптовалюты – с другой. А значит, от степени вовлеченности последних в конкретный инвестиционный процесс в пространстве ее хождения; то есть от значимости инвестпроекта для участников виртуально-экономического сообщества. То есть в "криптослучае" (разумеется, идеальном) инвестирование теснейшим образом оказывается связанным не только с потреблением его результатов, но и с ограниченной всеобщностью такого потребления. Что, кстати, соответствует григорьевскому призыву осознать то, что "производитель и потребитель – это один и тот же человек", только здесь производитель присутствует в предшествующей производству ипостаси – инвестиционной. Причем, опять же, гарантированной от количественного своего представления в качественное (абсолютное и бартерное). Что же до последнего, то также весьма кстати будет заметить (на фоне серьезных рисков отката человечества в докапиталистический, феодальный, формат своего существования, становящихся вске более очевидными на вторую декаду XXI века), что превращение регалий относительной власти в регалии абсолютной, как существенная часть и признак этого процесса, едва ли вообще изучено (едва ли вообще кем-то раньше ставился так вопрос). Однако сразу можно с достаточной уверенностью утверждать, что затяжная дефляция тому немало способствует тем образом, что факт обладания деньгами во время нее способствует обретению их обладателем статусности в наибольшей степени. Криптовалюта подает осторожные надежды на то, что деньги смогут-таки вообще перестать быть регалиями власти: как абсолютной, так и относительной. Во всяком случае, долженствование к обмену в таких деньгах должно исчезнуть, а мимеис их потребления стать обусловленным сознательным принятием их в качестве фишек для игр обмена. Но вот, опять же, что могла бы означать такая вещь, как котировка криптовалют, если это понятие вообще сохранит при них свое существование?

Сегодняшняя возможность (и, одновременно, проблема) таких, гражданских, криптовалют – в умении ускользать от государственнических по сути (и законнически ориентированных) средств анализа big data, ориентированных на истеблишмент финансовой элиты и препятствующих "суррогатам". Однако сегодняшние "криптосуррогаты" на принципе blockchane для распределенных сообществ создавались как раз в сетецентрических парадигмах государства, вкладывавшегося в реализацию перспективных идей производства вооружений, то есть в одно из древнейших направлений госинвестиций. Полагаю, что эта тема еще получит раскрытие в рамках культурных даров США миру – после того, как эта своеобычная империя, подобно Британии, перестанет доминировать в глобальном политическом пространстве.

Эмитируемая гражданами криптовалюта, если признавать жизнеспособность таких денег, есть возможность бесприбыльной инвестиции. Следующий отсюда, вполне ожидаемый, тезис о нежизнеспосбности такой валюты в силу того, что тогда инвестирование оказывается игрой с нулевой суммой, в конечном счете, основано на предпосылке о борьбе за ограниченные ресурсы, каковая может быть пересмотрена, ибо есть веские основания считать ее заблуждением (хотя и очень устойчивым) тех, кто локализован в своих территории, социальной группе, а также в способностях задействовать собственный когнитивный потенциал для изучения возможностей мира и, более того, абсолютизирует эти локализованности. Если же доход и прибыль разводятся, и ставится под сомнение основание конкуренции, то меняется и формат игр обмена в системе "гражданских денег". Эти игры, с учетом предположенного ранее, оказываются биоценозными, и дело оказывается не в постсредневековом сражении за прибыль с помощью денежного оружия, а в целенаправленном и естественном формировании максимально гибкой хозяйственной системы на основе комплементарности и дифференцированности производств ("инвестирований") и потреблений, обеспечиваемых деньгами одного и того же, одноуровневого, субъекта. В отличие от случая, когда инвестор и потребитель, "производящий" товар лишь постольку, поскольку он вписан в некую деятельностную рутину внешним для него агентом – разные люди.

***

Ранее я неоднократно отмечал (как правило, со ссылкой на работы О.Григорьева), что должен измениться "финансовый" способ циркулирования денег "в свободном плавании", если он вообще будет финансовым. В этом смысле криптовалюты вряд ли будут существовать сами по себе, будучи не привязаны к некоторой, выходящей за них самих, сфере управления. Также было отмечено, что таких управленческих инстанций, по крайней мере, две: это системы экспертно-электронного макросоциального (не хочется говорить "государственного") администрирования в смысле С.Бира, адаптированные под актуальные урбосоциальные и предметно-технологические реалии –  с одной стороны, а также медийная сфера, развитая в своем "сверхновом" формате – с другой. Такова моя прогнозно-проектная гипотеза, и самое интересное в рамках ее развития и проверки касается того, насколько эти сферы управления способны работать гармонично и слаженно между собой, нет ли между ними каких-либо противоречий, и способна ли каждая из них выдержать опытную проверку.

Экспертное администрирование получает существенную мотивацию в условиях денежной обеспеченности (равно как любая деятельность, где присутствует разделение труда управляемой же глубины). Но для внедрения такого администрирования необходим естественный и мощный слом бюрократий, включая применение соответствующих средств ИКТ и медиа, что в сегодняшних условиях возможно путем частично управляемых (в данном случае – "деистически направляемых") социальных операций, проводимых в условиях радикальной смены урболандшафтов и урбосред (причем, пожалуй, в глобальном масштабе, соизмеримом с масштабом глобальных коммуникаций); стимулом чего способны стать (а для кого-то должны стать) цивилизационные шоки соответствующей мощности. Во всяком случае, такое администрирование должно получить легитимность достаточно больших групп (тех же пресловутых "трехмиллионов", например).

Такое администрирование, скорее всего, способно стать форматом, идущим на смену юридически-правовому способу регулирования общества как давней доминанте управления в безденежных условиях; но уже сразу ясно, что это будет чем-то большим, нежели веберовская "власть экспертов", и даже идущим вразрез с такой концепцией, аналитически подразумевающей в себе скатывание к состоянию "академического клира", о чем говорилось ранее в материале "Invectiva vs dissertatio". О необходимости нового формата внеденежного управления очень сложными и емкими обществами также было писано ранее. С одной стороны, оперативность принимаемых решений здесь ориентируется на оперативно же сознаваемую историю конкретного общества, с другой – постоянно актуализируемый конфликт интересов по вопросам регулирования и его сглаживание в системе регламентных игр; с третьей стороны, актуализация направлений регулирования, равно как вся экспертная работа, оказываются сдобренными мощными костылями машинной аналитики и (что, пожалуй, здесь оказывается наибольшей новостью) законодательным регулированием формирования инфраструктуры точек контроля. Этот момент здесь может быть наиболее интересен в том смысле, что все остальные вещи, касающиеся обработки поступающих по точкам контроля информации, уже достаточно хорошо проработаны (тем же С. Биром и Ko), тогда как вопрос о том, где и как создать или изменить сбор данных по их типу, разнообразию, емкости и скорости обработки, представляет собой особую задачу прогнозирования и регламентирования. И здесь же сразу стоит сказать, что эту сферу регулирования следовало бы уберечь от того, чтобы она становилась концентратором лоббистских интересов, поскольку именно с ней связан фактор жизненной новизны, а значит – инноватики (и, конечно, доходов с нее), а потому именно в ней заключены риски возврата к предыдущим формам правового (регламентно-регуляторного), внеденежного, управления.

Также тема точек контроля, не говоря про тривиальную в своей постановке (но едва ли в разрешении, и уже давно ставшую главным мотивом антиутопий) тему прав и свобод, представляет собой содержательный коннектор в область двух других, отмеченных здесь, вещей: интерпретируемых в качестве своего рода "гражданских денег" криптовалют и "сверхновых медиа". Инфраструктура точек контроля и ее некое экспертно-законодательное регулирование, создаваемая "сверху", "снизу", "изнутри" или как-то еще, образует ничто иное, как сенсорную сеть самого общества, на которой работают, с одной стороны, система брендирования (включая его первейшие,  гражданские, формы; маргинальные форматы вроде адаптированных к новым реалиям идеологий, в том числе религиозных; и, разумеется, собственно медийную инфраструктуру, надстраиваемую над сетями точек контроля, включая локальные). С другой стороны – собственно эмитены, они же потребители, они же инвесторы, они же пользователи, криптовалют, в идеале принимающие информированное решение о вложениях на основе данных, поступающих к ним же (в регуляторном идеале - в достоверном виде) по результатам агрегации и обработки данных, поступающих от тех же точек контроля, включая данные об эффективности инвестиций (от вложений в акционерный капитал до инвестиций в собственное здоровье). Разумеется, в рамках так понимаемого предмета правового регулирования еще одной задачей станет пересмотр законодательства о сборе и раскрытии информации, а также о порядке приватизации и обобществлении регулярной исследовательской деятельности.

Экспертное администрирование также видится способным заменить отживающий свое парламентаризм, но здесь есть особый исторический момент: дело в том, что бировский "cyberfolk" был как раз едва ли не первичной формой прямого электорального влияния на парламент Чили. В современных условиях, а наипаче в рассмотренном выше диссоциативном подходе, вопрос компетентной экспертизы неизменно связан с презумпциями доверия и недоверия институтам сертифицирования и сертификатам в обеспечение прав свобод познания и деятельности. Эти презумпции и человеко-машинная инфраструктура сбора данных представляют собой, на мой взгляд, два ключевых направления в перспективе новых форм внеденежного нормативного регулирования, соответствующего новым сложностным условиям человеческого мира. И в этом смысле такое регулирование, как более общее понятие, еще следует отличить от более узкого понятия нормы права как внеденежной управленческой доминанты.

Собственно нормативное управление в идеале и есть регламентное (в неокономическом лексиконе – рутинное). Если мыслить вещи так, то возникает вопрос о допустимости и видах внепарламентского согласования интересов проектантов-законотворцев, и следующая отсюда тема фактора воображения в системе основного законотворчества, столь дефицитная в условиях, когда способность воображения почти повсеместно является признаком профессиональной непригодности юриста.

Что касается сверхновых медиа, то процесс их формирования сегодня видится способным вызревать в условиях все еще существующей конфигурации мировой торговли. Однако уже сейчас заметно, что сфера "гражданского брендирования" склонна взаимодействовать с последней в режиме вакуоли, отпочковываясь от нее и занимая пока еще медвежьи углы потребительского пространства. Как только монополии достигают этих сфер, оно растворяется в них, уступая место столь известному "насилию брендов", чинимому в отношении избалованного предложением денег среднего класса. Защитой здесь могут выступать как раз криптоденьги и экспертное администрирование – разумеется, в уточненных и адаптированных вариантах, ведь до сих пор эти вещи не рассматривались в аспекте их взаимной защиты, ибо не рассматривались источники угроз. Впрочем, что касается криповалют и ротационного управления а-ля Бир, то эти источники известны, пожалуй, в наибольшей степени; а вот что касается медиа и сферы брендов, то приход монополиста или крупняка в незанятые (или занятые не крупняком и не монополистом) пространства вообще не воспринимается многими (прежде всего, деятелями сфер брендирования и медиа) как угроза – за исключением, пожалуй, тех, кто мыслит социальные процессы в понятиях политэкономии постмарксового толка (неокономика, например); но много ли таких среди занятых в сфере медиа, брендирования и, кстати, дизайна?

Также медийный (и, в широком смысле – инфокоммуникативный) аспект существования криптовалют должен быть рассмотрен помимо уже отмеченного транспортного аспекта, связанного с природой торговой деятельности и денежного обращения в ее рамках – начиная известными формами и концепциями бытия электронных денег в системе микроплатежей, и заканчивая прямым начислением криптобонусов в формате лайков за контент, товар или услугу. Здесь первично важным оказывается то, что, выступая контентом, деньги обмениваются на контент же, санкционирующий переход экономического взаимодействия из поля информационных событий в поле реальных, то есть, виртуалистически, из одного уровня реальности в другой. И роль криптовалюты здесь, скорее всего, будет заключаться в том, чтобы снизить в этих процессах и системах, так сказать, вязкость денежного обращения.

В этом смысле возникает вопрос об особых местах торговли: это не совсем то, что сегодня понимается под интернет-магазином, все еще сомнительным по качеству товара и ответственности феноменом сетевой жизни. Скорее, здесь должно быть переопределено понятие бутика как внесетевого магазина с глубоким пониманием его владельцев или сотрудников потребительских компетенций в сфере своей специализации (столь глубоким, что продавец и потребитель способны говорить на одном языке в силу того, что первый сам является активным и компетентным потребителем продаваемого товара), работающего, однако, на сетевые сообщества. Дело в том, что, если рассматривать бренды и бутики, то первые способны рождаться вместе со вторыми и в них, и порождать, будучи рассчитанными на премиальные аудитории. Но также и губить их, поскольку теснейшим образом связаны со спецификацией образа жизни, стоящего далеко от брендов поп-класса. Бутик всегда есть нишевая торговля, это своего рода торговое проектное бюро или R&D; он способен отвоевать свое место под солнцем, но лишь отвязавшись от презумпции иерархической статусности, поскольку достижение более высокой результативности в высококомпетентной и нишевой сфере потребления часто не только не связано с более высокой стоимостью продукта, но нередко демонстрирует обратное. Так, уже Голдрат говорит о том, что потребление более дорогого автоматического станка не гарантирует исправность работы всего производства; или, например, потребитель хирургического инструментария способен быть виртуозом в своем деле, не прибегая к изделиям премиального класса (например, к тем, что имеют золотое покрытие), а занимающийся егерской или охранной деятельностью – равно мастерски владеть как более дешевым ружьем, так и дорогим. Статусность исключается, когда есть профессиональное потребление, требующее скорее сохранение в предложении высокого качества дженерика и специализации аксессуаров, которые, в отдельных случаях, действительно, могут представлять собой атрибуты статусности (например, дорогое прицельное устройство, цену которого способны распознать лишь знатоки), но они всегда носят вторичный характер и всегда уступают место оценке уровня мастерства их использования владельца. Конечно, исторически статус предмета роскоши многие вещи получали за счет инкрустации (прежде всего, орнамента), что является отдельной, и весьма интересной, темой исследований связей, выстраивавшихся между искусством и регулярным производством. Но, во-первых, эстетическое дополнение не всегда оправдано эргономикой пользования (при том, что цена и стоимость не инкрустированного товара может превышать таковые для инкрустированного), а во-вторых, эстетический фактор (безотносительно к тому, достигается он инкрустацией или как-то еще), всегда есть органическая компонента дизайна. К тому же различие всех этих вещей как раз и представляет особенность бутикового торговца. Важно, что фигура этого торговца наводит на мысль о допустимости существования таких категорий человеческой деятельности, в которых углубление разделения труда может оказаться бессмысленным. А также – на то, что бутиковый магазин есть ничто иное, как особый вид склада, ориентированный на интересы "гражданских брендов", в которых смыслополагание осуществляется через превращение хобби в компетенции, но не на интересы государя-бандита, чья основная цель – максимальная экспансия, ограниченная лишь сферой влияния другого бандита. Если первое и возможно интерпретировать в терминах второго, то весьма условно. А вот склад средств собственного профессионального или хоббийного интереса, открытого другим таким же, разбирающимся в этих средствах как в особых категориях предметно-технологического множества, сильно напоминает давшую начало новоевропейской академической науке кунсткамеру, но такую, предметы которой торгуются или обмениваются. Здесь стоит вспомнить "музыкантов-электронщиков", обменивающихся звуковоспроизводящей и звукосинтезирующей аппаратурой и торгующей ею, как один из примеров того, что я некогда назвал "хардовыми сообществами". Ведь, так или иначе, именно на эту категорию ориентируются профессионально-хоббийные бутики, имеющие, как выясняется, потенциал работы с гражданскими брендами и "гражданским дизайном" а-ля Папанек. Что это за сообщества?

Некогда, весьма плотно изучая рынок мобильных коммуникаций и электронных сообществ, я пришел к выводу о том, что основанием их формирования являются не только тематическая общность взглядов или образ жизни, но и закручивающие вокруг себя и формирующие эти взгляды и образы жизни категории реальных, "офлайновых", вещей, которые можно потрогать и что-то с ними сделать, но которые обсуждаются в онлайне, формируя безусловно потребительскую аудиторию (однако это вовсе не значит, что для меня сознание всецело определяется бытием). Но это именно аудитория высококомпетентного потребления, ориентированного на повышение профессионального уровня в той или иной степени, чей спрос, будучи конечным (FMCG), является совершенно не спонтанным. Поскольку едва ли не первым гражданским электронным комьюнити, обсуждавшим прикладные навыки работы с чем-то реальным, были IBM-совместимые модульные компьютеры, я назвал такие сообщества «хардовыми», поскольку их предметом обсуждения были именно существующие, возможные или желательные свойства hardware. Особенностью этих сообществ является то, что, несмотря на то, насколько данные прикладные навыки являются источником доходов для их членов, смыслополагание в рамках соответствующих тем и вещей связано с увлеченностью их предметом, с особым демиургическим, хоббийным, драйвом от того, чтобы оформлять материю и материализовывать форму, но, во всяком случае, с повышением профессионального уровня членов в рамках профильной темы сообщества. Разумеется, с понятием «хардового сообщества» тесно связано другое, которое я позволил себе ввести - “user generated branding” (UGB), когда, вместо того, чтобы создавать собственно контент (сиречь информацию) с той или иной степенью интеллектуализма, пользователи сетевых сред создают компоненты образа жизни, которые потенциально могут быть использованы в качестве «продаваемого образа жизни» или «продаваемой статусности», или бренда, хотя это, конечно, необязательно, и даже, в условиях кризиса того «образа жизни», когда продается все и вся, сама возможность такого перехвата низовых настроений претерпевает существенные изменения (все же не рискну сказать «трещит по швам», ибо совершенно не сбрасываю со счетов рынок «хай хьюма»). Эти, создаваемые пользователями, образы жизни, скорее, являются специфическими дискурсивными формациями, в рамках которых возможна органичная реализация потенциала возможностей человека, снабженного полнотой сведений, полученных в результате обмена мнениями и контентом. Разумеется, интенсивность такого обмена зависит либо от реальной, либо от статусной актуальности, связанной с разного рода эффектами «голландских болезней».

Комплектующие ПК, разумеется, не единственный вид хардовых сообществ, они разнообразны: первое, что за ними вспоминается – это сообщества любителей фото и фототехники (причем любители аналогового фото уже превратились в достаточно большую нишевую группу со спросом на довольно редкую и не дешевую аппаратуру), любители охоты и рыбалки, а также разного технологичного спорта – прежде всего, здесь вспоминаются велосипед и горные лыжи, альпинизм и разного рода экстремальный туризм. Всех их вместе можно включить в более широкое метасообщество выживальщиков, куда включается еще много кто. Есть люди, которым есть о чем поговорить по поводу столярно-слесарного инструмента и станочного оборудования, а среди них – группа любителей антикварных настольных мини-станков (оказывается, есть и такая общность интересов, и связанное с ним смыслополагание, обращенное, в конечном итоге, на метафизику машиностроительных первопричин развития хозяйственной деятельности). С другой стороны, уже зуботехническое сообщество, где также фигурирует мини-станочная тема, едва ли можно назвать «хардовым», ибо эта деятельность сертифицируема и не профессионализируется прямым «творчеством народных масс» иначе, как через институционализированную систему образования[1]. Однако и в том, и в другом, случаях, имеет место глубокая специализация деятельности безотносительно к ее коммерциализации и сертификации, и уж точно безотносительно к иерархической статусности потребления: если последняя там есть, то, опять же, не в качестве главной; основание иерархии в среде профессионалов – способность к действию определенного уровня мастерства. Соответственно, дальнейший вопрос касается того денежного инструмента, с помощью которого профессионалы готовы вкладываться в появление новых, потребных им, элементов ПТМ на бутиковом складе. Предполагаю, что таковым инструментом способны оказаться электронные средства ограниченной массовой эмиссии – криптовалюты.