Проблема понимания пагубности государства и восприятия анархизма как науки связана еще и с тем, что во множестве мировых правосознаний (что европейского типа, что азиатского) отсутствует понятие институционализированной преступности, хотя имеется понятие преступности организованной. Здесь имеется в виду нечто иное, нежели восходящая к Э.Дюркгейму и Р.Мертону "институциональная теория преступности" (любое преступление так или иначе попирает общественные институты) – а именно, представляющий актуальное и фактическое общественное благо общественный институт как объект сознательного, организованного, регулярного и планомерного преступного посягательства либо как объект манипуляций институтами в обход публичности, особенно если последствия ведут к значительному ущербу для граждан. Между тем, институционализированная преступность как форма антиобщественного поведения есть высшая форма последнего, и стремится стать таковой в масштабах пространства действия институтов (прежде всего, очерченного масштабами страны или межстрановой культурной общности региона) ровно таким же образом, как любое капиталистическое воспроизводство пытается стать монополией, на межстрановом уровне представляющей империализм. В этом смысле всякая организованная преступность носит политэкономический характер. Обычно под организованной преступной группой (ОПГ) понимают хозяйственно-правовое сообщество, навязывающее свою волю обществу помимо легальных и легитимных законов, но не имеющей еще масштаба финансово-промышленной группы (ФПГ); для того, чтобы в этом убедиться, достаточно составить по открытым источникам информации хронику "конфликтов хозяйствующих субъектов", ситуаций с M&A и рейдерством, а также разного рода "переделы сфер влияния". Либо уже имеющей такой масштаб, но недостаточно сильной среди прочих финансово-промышленных групп. Не всякая ФПГ возникает из ОПГ, однако в период первоначального накопления капитала это скорее правило, нежели исключение и, если в экономическом плане все более-менее гладко, то (опять же, как правило) криминальную нероднозначность представляет деятельность "служб безопасности" (коммерческих армий) "хозяйствующих субъектов". Главное отличие ФПГ от ОПГ – в том, что первая начинает действовать в легальном поле, используя официальные закон и право. Если в ходе житейских баталий с себе подобными такой субъект смог обеспечить достаточную силовую и юридическую защиту, следующим его шагом будет осуществление лобби на уровне законодательства, а значит – выход на уровень парламента в целях обеспечения легитимности собственных коммерческих и брендовых ("идейно-жизненных") интересов. Именно поэтому наиболее трезвомысленное суждение способно относить представительную демократию к эпохе "золотого века" ранненационального капитализма, когда шансы на деловой успех были распределены в европоцентрических сообществах более-менее равномерно, а сами сообщества были не столь многочисленны, как к концу XX века, то есть когда деловая активность распространялась на достаточно локализованные и малочисленные городские территории, а значит, соответствующим был и мотив заручиться электоральной поддержкой потребителей, партнеров и подрядчиков. Общественный институт в то время формировался всей ойкуменой с апелляцией к надзаконным нормам морали – как правило, осененным религией (как правило, представленной системой омирщенной этики с апелляцией к привнесенному ранее извне иррациональному началу). Между тем, в условиях высоко атомизированных обществененых сред мегапролисов религия становится вчерашним днем, роль локальных внутригородских сообществ (с учетом истории конкретных мест), как правило, не очень сильна, поэтому оказывается возможным для организованных хозяйственных групп, имеющих солидаризированное ядро, ставить задачу не просто использования законов или формирования их под себя, но, имея в виду уже наличное законодательно-правовое равновесие интересов, влиять на институциональные и надзаконные факторы существования общества, включая нормы морали. Последние, впрочем, оказываются объектом усилий в том случае, когда начинают объединяться сообщества групп хозяйствования, причем на межстрановом уровне. Однако это влияние имеет предел, поскольку задача холдинговой структуры – не следовать нормам сообществ "экологии места", а экспансивно воспроизводиться. Однако что касается постлоббистского этапа существования хозяйственного общества, то он связан с получением им или группой таких сообществ статуса государственной элиты, распространяющей исключительное влияние собственных интересов (интересов, выработанных и согласованных в своем кругу) на всю хозяйственную ойкумену страны. Именно это и есть тот уровень, на котором создаются и уничтожаются институты. Это происходит помимо большинства страт общества, включая страту "рядового обывателя". Это и составляет суть институциональной преступности как воспроизводства государства в его сути. А потому элитная группа заинтересована в пропаганде государственнической идеологии имперской первоформы, для которой существует кочевая (мобильная) элита и выпасаемый локализованный народ – одаиваемый в хорошую годину и вырезаемый в тяжкую. На этом этапе идущая к власти (вернее, уже пришедшая к ней) элита разводит общезначимость связки закона и права: своему кругу она оставляет право, остальным категориям общества – закон, причем законотворчество начинает осуществляться в прямом произволе, с отбрасыванием маски представительства. Отсюда следует важный вывод: государство возникает там и тогда где и когда ослабевает система одноранговых связей. То есть даже в развитой и действующей на достаточно обширной территории одноранговой системе возможно возникновение государства. А потому способность противостоять ему со стороны системы локальных сообществ связано с важной (и даже, пожалуй, критической) их способностью к мобилизации и мобильности. А значит – со способностью к воспроизводству мобильной инфраструктуры при сохранении способности к оседлому существованию. А понятие институциональной преступности (усиление проявлений таковой) должно служить ориентиром и основанием для проявления такой способности и перехода и перевода общественных ресурсов в режим сопротивления антиобщественной форме государственничества.
***
То, что происходит в России на 2017 год с законом "о московских пятиэтажках", с законопроектом "о признании встреч с депутатами митингом" и тому подобным, может быть названо институциональной уголовщиной (а оно и просто есть уголовщина, ибо узурпация и самоуправство), но такого понятия, еще раз, нет в обращенном к "государству-кормильцу" массовом архетипе государственного правосознания, из чего следует непонимание бессмысленности апеллировать к закону, стоящему на стороне уголовщины. У жителя России все еще с трудом укладывается в голове, как это государство может быть таким: в нем же существуют "правоохранительные органы", выступающие от имени закона-ради-общественного-блага! Социальная сеть Fasebook, где все это обсуждается, наполнена сексотами, сливающими протест в безнадегу, обреченность и соглашательство. Многие соглашающиеся просто боятся резко высказываться, все еще выражая трусливое стремление быть услышанными властями. О том, что рабочие в 1905 году тоже хотели быть услышанными властями, они не помнят – у истории короткая массовая память. Мирный массовый протест – это, конечно, хорошо, это надо делать, но вот тут выносят закон о том, что встреча с депутатом – митинг. И кучу других, один нелепее другого, за которыми не усмотришь. Нелегитимный, потерявший право представительства, парламент выносит фантасмагоричные законы. Какой вывод должен сделать взрослый человек, не страдающий идиотией, из всего происходящего? Чтоб волк начал рассматривать овна вопрос по обращению оного? Ответ здесь простой – начало революционной борьбы граждан за свои права с очевидно внутренним врагом и переход к реальной гражданской консолидации с использованием сетей с альтернативными и шифрованными протоколами. Это общение начнется (если уже не началась) именно там, где нет "страха репрессий", где есть отчаянная воля и где есть отчетливая решимость перестать сдавать позиции.
Добавить комментарий