От города-товара к астроинженерии

...Сват приехал, царь дал слово,

А приданое готово:

Семь торговых городов

Да сто сорок теремов.

А.Пушкин, "Сказка о мертвой царевне и о семи богатырях"

О первичных абстракциях и объектах их приложения

Пределом глубины разделения труда являются социально-личностные патологии переспециализации, требующие реформы системы социоприродного взаимодействия. Но как рассматривать этот момент в аспектах социальном, личностном, профессиональном, философском, ресурсном? Или вообще не стоит здесь вводить подобное разделение? О бессмыслице переспециализации говорил не только Фуллер, возвращавший человечество на "aerospace level of technology", но и многие экономисты, когда касались темы осмысленности массового производства 1/128 сапога одним рабочим изо дня в день. Переспециализация создает этот предел посредством уничтожения субъекта спроса, однако при условии невозможности дальнейшего расширения. Переспециализированный субъект просто не в состоянии сложно дифференцировать и сублимировать собственные потребности, как не может этого сделать машина, потребности которой определяются лишь ее производственной функцией. Равным образом не может этого сделать имитация такой машины – чистый потребитель, живущий в мире навязанного бренда. Генерить неподконтрольные экономической системе (вернее, выходящие за рамки ее контроля) бренды чистому потребителю – имитатору деятельности – категорически возбраняется большинством социальных аттракторов, поскольку в этом случае имеет место создание замкнутого мира, и не иначе, как бунт против самой, пожалуй, главной системной особенности денег – взламывания замкнутых миров и ойкумен с вовлечением в торговый оборот ресурсов последних. Между тем, образование таковых только и делает осмысленным существование денег в обменной, или торговой, функции, ибо предполагает взаимодействие не взаиморастворенного; примером последнего, кстати, является вопрос о предмете взаимных спроса, общения и обмена между производителем 1/128 каблука и производителем 1/130 голенища. При этом всякая прочая функция денег – базовая, распределительная или государственническая; но для государственного складирования не нужно изобретение нового спроса и удовлетворение его дизайном для реального мира – у него уже есть свой собственный спрос и задачи, которым все должны соответствовать. И оно будет совершенствовать этот спрос, создавая переспециализированных людей-винтиков и поощряя устойчивые потребительские стандарты для них до тех пор, пока не возникнет надобности во включении его исходной – грабительской – функции: в этом случае "идут клочки по закоулочкам" и перенаполняется "склад", включая казначейские фонды, налоговыми поступлениями.

Иначе говоря, обеспечение универсализма на государственном уровне (или монопольно-корпоративистском, что недалеко от государства в случае чеболя) требует переспециализации на уровне личности, компенсаторным механизмом для которой (уж если монополию на универсализм стяжает себе государство) выступает бренд как симулякр того или иного аспекта жизни (спортивного, интеллектуального, богемного, аристократического и т.п.), во множественном своем выражении формирующий личность, без конца играющую режимами своего фрагментарного, лоскутного, сознания. Впрочем, эти вещи уже достаточно известны и хорошо расписаны постмодернизмом да постструктурализмом.

В свою очередь, соотношение уровня переспециализации отдельной личности и уровня разделения труда всего общества (макросоциальной группы) определяет гомеостатические границы товарно-денежного графа экономической системы. Остальной социальный гомеостаз определяется (согласно предшествующему прояснению этого вопроса) графом знаемости (соцсетью), работающим на разнице оснований солидаризации (по интересам и по физическим, исторически сложившимся, локусам пространства), а также графом семантической сети (собственно культуры в смысле Тартусско-Московской Семиотической Школы), культивируемым в солидаризациях по интересам и охраняемым в пространственных солидаризациях.

Можно ли сказать, что какой-то из этих трех графов "главный"? Очевидно, нет, но можно задаться вопросом, насколько такой набор является полным, то есть предполагает дополнение без нарушения исходной целостности рассматриваемой системы либо ее описания. Во всяком случае, для общества я вижу такой набор целостным, но допускаю, что оно существует во внешней для себя среде, а потому предполагаю возможным ввести сюда еще одно понятие, характеризующее систему вещей, которая, как всякая система, может иметь графовое выражение, но которая в своей первичной эмпирической данности представляется любому наблюдателю (будь то феноменолог или ребенок) как именно набор, или множество, без определенной внутренней связанности и истории. C  одной стороны, она соответствует системе вещей Бодрийяра (потребительской системе вещей повседневности), с другой – тому, что соответствует понятию кунст-размерного предметно-технологического множества, включающего как артефакты, так и природные объекты.

Важной новостью является то, что всякое множество уже предполагает фактор связанности его элементов – хотя бы на основе отношения тождественности в свойстве, определяющего принадлежность элемента множеству (особость отношения тождества, равно как мериологическую интерпретацию категории множества, оставим в стороне); даже максимально тождественные в сумме всех своих свойств объекты способны различаться, а потому и соотноситься, лишь своей пространственной разнесенностью, а потому первичным видом интуитивно мыслимого и допускаемого отношения, выражаемого в нотациях дуг и ребер графа, оказывается пространственная связанность. Для наглядности также можно сказать, что синтаксис пиктографического представления категории множества на диаграмме Вена изоморфен аналогичному представлению гиперграфа, только в булевом случае представление элементов множества в рамках нотации bundle для удобства опускается – в отличие от вершин гиперграфа, которые всегда д.б. обозначены.

Зачем дополнять, казалось бы, стройное представление об обществе еще чем-то "четвертым"? С одной стороны, такое дополнение обеспечивает понимание социоприродных феноменов, способствует формированию концепции связи организованных и неорганизованных сил природы и, в целом, пониманию той реальности, что входит в объем понятия предметно-технологического множества. С другой стороны, это дополнение дает специфическую установку на понимание мироздания в презумпции его внутренней связанности, причем на основе простой и, кстати, общедоступной, абстракции; что, в свою очередь, необходимо в качестве математического примитива, позволяющего картезински восходить к постижению и моделированию более высоких сложностных порядков бытия – с одной стороны (включая сверхрациональные и фазовые порядки мироустройства), и биоразмерному (если не биомеханоидному) проектированию актуально данных сил природы (не будем говорить "неорганизованных") – с другой. Простота абстракта, в первую очередь, направлена на формирование привычной повседневности такого мировидения. Еще такая установка дает основание для конкретизации внутримирных связей, в том числе – прояснения невидимых и, в целом, для конкретизации и операционализации научной работы на основе холистического, а не предметно-дифференциального, подхода. Иначе говоря, общество, когда пытаются определить его предметность в классическом виде, всегда оказывается (даже при наиполнейших его описаниях) неким "сферическим социумом в вакууме", тогда как любая его реальная система погружена в ту или иную среду, всегда являющуюся средой ресурсов той или иной степени полезности и ценности. Обычно же общественные процессы рассматриваются относительно экстернальных как фоновых, что отчасти оправдывается тем фактом, что для получения торгово-финансового богатства народа конкретика ресурсной среды последнего не играет существенной роли (а нередко играет роль отрицательную). Тем не менее, именно система вещей "до человека", пропущенная через человека в его упорядоченной множественности, образует систему вещей "после человека", которую человек, что самое интересное, вместе с первой осваивает, а в некоторых случаях (правда, довольно редких, но оттого не менее интересных) затрудняется определить, возникла ли вещь "до человека" или "после него"; и тогда оказывается возможным задаваться вопросами о вселенских формах организации и самоорганизации – при том, что предпосылкой вопросов о такой организации всегда оказывается признание связанности вещей, наблюдаемых как раздельно существующие.

Для того, чтобы понять, о чем я говорю применительно к внутримирной связанности графа "сил природы", физически дополняющего три антропосоциальных графа, достаточно в безлунную и безоблачную ночь, вдали от городской засветки, посмотреть вверх: обнаруженные там "острова сжатия в океане растяжения" существенно проясняют предмет; посмотрев вниз и вокруг, нетрудно догадаться, что наблюдаемый земной порядок (или беспорядок) вещей в некотором смысле продолжается в подобии того, что открывается сверху. Самое интересное, что именно эта, открываемая нам сверху, реальность, одновременно демонстрирует суть моделирования самым, пожалуй, естественным способом, поскольку невооруженному глазу всегда предстает как некий абстракт, обусловленный факторами светимости и масштабности наблюдаемого ночного неба; будучи при этом вполне осознаваема и в качестве актуально данной немыслимой множественности, и в качестве системной связанности в себе этой множественности – как средой (или ее мыслимым подобием), так и циклами, или ритмами, движения ее элементов. И, очевидно допуская сложностную вариативность этой наблюдаемой множественности, очевидно же наблюдается движение и связанность в ее модельных примитивах. И возникает вопрос о том, насколько и как эти движение и связанность способны быть управляемы, и мог бы человек быть причастен к такой управляемости, и каким образом, коли столь малое дерзает предполагать собственную причастность к управлению столь великим? И зачем бы могла понадобиться такая причастность? И означает ли такая управляемость подконтрольность?

Как-то давно, на уроке иностранного языка в университете я прочел статью Moscow Times про Карла Сагана. Тогда о нем я узнал впервые, и долгое время он был мне знаком лишь как популяризатор науки с мировым именем, выступающий против распространения ядерного оружия. Чуть позже мне стал известен Кардашов, некогда учившийся в том же университете, что и я, а также концепция трех типов цивилизаций, предложенная вторым и уточненная первым до счетной формулы. В своем строгом виде она предполагает тотальное освоение энергии планеты – для первого типа цивилизации, энергии звезды, в системе которой обращается планета – для второго, и энергии галактики (будь то ядро, рукава или что еще – для третьего).

Известные сегодня критики и оговорки этой концепции насчет непрямой связанности уровня развития цивилизации с объемами энергопотребления касаются того, что уровень развития таковой совершенно не обязательно связан с высокой степенью ее энергопотребления; однако допущение последнего вполне логично, и является ничем иным, как экстраполяцией капиталистической (или социалистической) действительности на вселенские масштабы. Однако иные взгляды на техносоциальную обустроенность человека, среди которых особое место занимают идеи Р.Б.Фуллера, как раз свидетельствуют об обратном – о возможности развития на основе принципа ресурсо- и энергосбережения, но никак не энергоемкости, в т.ч. энергоемкости производств. Последнее, кстати, также противоречит принципу экономической эффективности. Так что в уточненном виде энергетическая типология цивилизаций Кардашова-Сагана будет касаться скорее принципа малозатратной доступности произвольных объемов энергии соответствующих астрономических масштабов, нежели регулярного или даже растущего извлечения и потребления таких объемов. Здесь, конечно, должно быть переопределено понятие энергии, прежде всего – в соответствии с принципом "энергия имеет форму", эвфемеризации, а также прочими принципами, способствующими превращению человека из ненасытного троглодита в рационального потребителя. Кроме того, в макрохозяйственном смысле энергия (особенно масштабов планеты) должна быть осмыслена как ресурс инфраструктурного развития, а значит – каналов и сред коммуникации. О моделях паразитарного роста применительно к астроинженерии говорить в условиях сегодняшних знаний и представлений попросту нелепо; к тому же, в соответствии с поливерсальными интуициями современной физики, принципы существования в ней и согласования деятельности, скорее всего, будут соответствовать диалогическим, а не монологическим, модельным структурам.

Между тем, если взглянуть на состояние присутствия человека на Земле в рамках отмеченной концепции знаменитых астрофизиков, то смело можно констатировать, что нынешние насельники планеты, доминирующие на ней и рассуждающие о "глобальных процессах", не дотягивают даже до цивилизации первого типа (значение 0,72 по Сагану). Если не рассматривать эту концепцию как прогрессистскую галиматью (а всякий прорыв вверх, тем не менее, как раз и сопровождается историями про некие сверхзадачи, воплощаемые конкретными практиками – вспомним тех же алхимиков или Федорова с Циолковским), то, с учетом все более острых и продолжающих набивать оскомину вопросов о дефиците энергоресурсов, эффективности их использования и сырьевом проклятии, более актуальным оказывается вопрос о способе использования планеты с позиции ее понимания как космического корабля (при том, что такое понимание стало активно распространяться со 2H XX века). А за этим вопросом следует еще один: что должно измениться, исчезнуть или возникнуть в мире такого, чтобы приблизить человечество к цивилизационному состоянию 1-го типа? При этом я совсем не предполагаю, что следующие два типа являются обязательными, необходимыми или должными поглотить и освоить "в снятом виде" цивилизации предшествующих типов: еще раз, здесь речь идет не о моделях взаимодействия экономик с различным типом разделения труда, перенесенных в астрономический масштаб, но о возможности использования энергоресурсов некоторой цивилизацией. Конечно, эти модели могут как-то проявиться и в таких масштабах, но вопрос о том, как это будет выглядеть и что здесь делать – совершенно отдельный, а предположение о типах взаимодействия по известным экономическим моделям – не категоричным.

Касательно астроинженерии я склонен использовать не понятие "овладеть источниками энергоресурсов", но понятие "охват пространства управления", предполагая, во-первых, информацию (структурность) и энергию ключевыми взаимосвязанными ресурсами управления, во-вторых, что управление в этом пространстве, какой бы масштаб оно ни имело (будь оно пространство парника, климатической зоны, планетарных или астрономических масштабов) может быть также частичным, и в-третьих, понимая само управление как процесс "организации сил природы" (понимая организацию как, в первую очередь, структурирование), включает реорганизацию и соорганизацию устройств и материальных ресурсов (еще раз, наше нынешнее представление об энергии очень сильно обусловлено хозяйственными практиками минувших столетий, связано в большей степени с понятиями энергоносителей и энергоемких материалов, а понятие эффективности энергозатрат и энергопроизводства слабо обусловлено общими представлениями о порядках природного структурирования).

Да, наверное, управление и должно быть таковым, особенно если речь идет... впрочем, это не имеет большого значения, поскольку даже если в мысленном эксперименте представить себя в своем масштабе способным весьма дифференцированно влиять на процессы, происходящие на обитаемой планете, способно уместиться на ладони, то почему для этой планеты и ее насельников быть диктатором, а не предоставить возможность самостоятельного развития, взаимной и внешней адаптации на основе выбора в системе когнитивных операций – того, что отличает автономное живое существо, присутствующее среди прочих автономий? И управлять бы ею лишь в тех случаях и направлениях, когда эта, планетная, форма жизни, требует защиты. Последнее, однако, возможно лишь в том случае, когда нечто, созданное до тебя, рассматривается только как собственное детище – то есть как нечто такое, за чем признается будущее; а также как нечто такое, что, существуя и развиваясь до тебя, соуправляется тобою – но не в пространстве, а во времени, где право управления – лишь временное. Сегодня, однако, трудно представить, что Земля "in total" воспринимается в такой презумпции – во всяком случае, правительствами сегодняшних стран, замыкающихся в своих ойкуменах. Единственно, в чем есть консенсус едва ли не всех рас и развитых народов – в признании благостности взаимной торговли как естественного формата управления присутствием человека на планете. Более того: автономный выбор защищаемого существа имеет смысл в том, что с таким существом оказывается возможным коммуницировать, в частности – играть, и в этом, пожалуй, состоит ключевой смысл такой автономии, поскольку коммуницирующее различное увеличивает внутримирное сущее, повышая степень его организованности. А дальше возникает вопрос о том, насколько среди прочих игр должны присутствовать игры обмена, и соответствующие им игровые средства и режимы (финансовые инструменты).

О конкретных вопросах макросоциального присутствия на планете

С учетом всего сказанного, получается, что конкретика новых поселений обретает смысл, выходящий не только за региональные рамки в масштаб глобальной целостности, но и за рамки этой последней в более широкий масштаб. Причем этот смысл сегодня оказывается все более конкретным и прикладным, теряющим свой фантастический статус, становящимся предметом конкретных задач.

Что касается продуктивного выхода из глобального кризиса в сторону отмеченной "астроцивилизационной" перспективы 1-го типа, то, очевидно, речь должна идти о необходимости что-то сделать с человеческими поселениями – прежде всего, с крупными городами, сформировавшимися в эпоху модерна – особенно мегаполисы и иные форматы, по историческому генезису и численности населения являющиеся сегодня не просто главным центрами цивилизационного развития, но местами, где формируются принципы, ценности и нормы цивилизационного развития, и воспитываются их носители, сиречь истеблишмент, и откуда эти нормы и ценности вменяются к распространению всему миру. С такой вещью, как город, нужно сделать что-то принципиально новое, используя при этом те инструменты, что являются драйверами развития уже сегодня. Разумеется, это будет город проектировщиков, дизайнеров и предпринимателей, и создание его, действительно, выглядит делом преимущественно торговых коммуникантов, а не администраторов. Конструктивные, хотя и мало упорядоченные, дискуссии на сей счет в среде подвизавшихся решать эти вопросы энтузиастов в рамках научно-практической работы НИЦ "Неокономика", привели к определенности по следующим аспектам:

• оптимальный формат такой дискуссии должен носить характер взаимных вопросов от экономистов – к архитекторам, и в обратную сторону;
• ключевой вопрос от архитекторов: необходимо экономическое обоснование требуемого от них проекта, представляющее собой обоснование возврата инвестиций в подобную территорию;
• ключевой вопрос от экономистов, мыслящих в сторону урбанистики: архитекторам необходимо строить "город-кластер", а не имперско-дотационный "город-хоспис" (хотя очевидно, что они и такое могут создать), с участием бизнеса и ориентиром на численность населения, достаточную для качества живой, деловой, торгово-финансовой, деятельности (предположительно, в ходе обсуждений, было предположено, что для запуска комфортного бизнесу процесса нужен трехмиллионник, коего в России на начало XXI века нет, хотя этот вопрос, конечно, дискуссионный, и зависит от конкретных задач и расчетов);
• используемое здесь понятие кластера требует уточнения: его следует определить в неокономической терминологии как организованное деятельностное и жилое пространство с более высоким уровнем разделением труда по некоторому производству (а значит, достаточно длительным по времени развития), чем аналогичные производства в остальном мире, во избежание получения последними конкурентных преимуществ[1], и отделено как от понятия кластера-чеболя (сложившегося в системе азиатских экономик), так и собственно кластерного типа глобального взаимодействия стран безотносительно к системе территориального расселения;
• в рамках этой темы выяснилось важным рассматривать соприсутствие солидаризированных групп русскоязычных в среде иных стран и языков (диаспорами), поскольку выход за рамки страны некой средообразующей деятельности, субъектами которой выступают группы пассионариев торгово-финансовой деятельности и формата мышления, может быть важным для решения задачи "градоформирования", прежде всего – встраивания такого "нового города" в международную систему разделения труда и торгово-финансовых коммуникаций, причем как формате "инвестиций-покупок" в расположенный на территории страны новый город (благо в России профицит неосвоенной земли), так и в формате выстраивания "городских" сред нового типа этими  на территориях страны их присутствия по заказу местных элит или международному соглашению с ними;
• вопрос об инвестициях в такую вещь, как селитебная среда сама по себе (какой бы она ни была – городом-миллионником или кооперативным селом-общиной) неизменно следует соотнести с такой вещью, как возврат вложенных средств (каковы бы ни были отмеченные выше форматы таких вложений). Поскольку такая "новая среда" есть всякий раз экспериментальный проект, предлагается рассмотреть потребителя экзотического продукта: "город как франшиза", а также "город с приобретаемой долей инфраструктурного сегмента в нем", также приобретаемый на франчайзинговых основаниях. Купить его может корпоративный и государственнический крупняк мирового и странового уровней (в данном случае возможны решения разного масштаба под разных заказчиков, начиная с организации экспедиционных поселков, уже являющейся сферой высокотехнологичных решений), а в качестве источника спроса на такой продукт, кстати, может выступать консорциум покупателей;
• так понимаемый горд – продукт новый, но не абсолютно: фактически он является развитием идеи создания и развития фирм, и дальнейшей продажи их как готовых бизнесов; разумеется, такого рода деятельность в серийном формате доступна не каждому предпринимателю, а в случае городов и поселений (то есть сред формирования и присутствия самих фирм и бизнесов) как методология и технология будет доступна еще меньшему числу лиц на планете, что также влияет на конкурентное преимущество (и, кстати, является торгуемым стандартом управленческой практики, которую, согласно давнему высказыванию О.Григорьева, мы можем кластерно же продавать миру. С учетом этого обстоятельства, предложение инвестировать кровные, заработанные, деньги в город как таковой для большинства сегодняшних предпринимателей, представляющих собой, в основном, инвесторов в фирмы (если не в их акционерные доли) и отдельные объекты недвижимости (пусть даже очень крупные) – полнейшая чушь, однако оно перестает быть таковым при определенном уточнении понятий и определении оснований заинтересованности инвестора. При этом, однако, особую заинтересованность могут проявить к подобного рода проекту возникающие в России инвесторы и девелоперы столь крупных объектов и территориальных образований, что предполагают комплексные инфраструктурные решения, требующие высокоуровневой межпредметной коммуникации.

В связи со всем изложенным возникают вопросы. Я задам их с учетом явных предпосылок, образующих контекст неизвестного каждого вопроса. Прежде всего, ключевой вопрос о том, какую отдачу получит инвестор в этакий "чудо-город", упирается, по крайней мере, в задачу прояснения следующих двух обстоятельств, требующих дальнейшего прояснения:

1. формат коллективного инвестора различных масштабов (от "кооператоров" до крупных деловых ассоциаций);
2. место создаваемого города в системе таких городов – планируемых или параллельно создаваемых.

1. Здесь, прежде всего, следует ответить на вопрос о процедуре согласования взаимных интересов участников консорциума по извлечению прибыли, поскольку для соприсутствия в условиях города как объекта управленческого планирования субъектами частного сектора (еще раз – невидали на сегодняшний день) требуется заранее определить сферы экономического влияния с учетом перспективы развития объекта инвестирования и сопутствующих тому рисках. Собственно, на это и рассчитан такой формат продукта, как "часть инфраструктуры в городе", поскольку требуется согласование интересов владельцев таких частей (причем в перспективе).

А значит, здесь требуется ответить на вопрос о привлечении деятелей страхового бизнеса, ибо также требуется поставить вопрос о рисках при проектировании подобных объектов, и о фактически новом направлении страхования, если вообще не о новом направлении актуарной математики, требующем, по предварительной оценке, компьютерного моделирования, а для межгородских кластеров (см. ниже) – не исключено, что и суперкомпьютерного; ибо именно страховщики являются субъектами обеспечения прогнозной аналитики, включая аналитику рисковых ожиданий (в том числе риски взаимодействия с ойкуменами сомасштабного и иномасштабного уровней, а также климатические и политические шоки); а потому возникает вопрос о порядке контроля беспристрастности оценки его представителей. Особую тему здесь будет представлять фигура специалиста, способного сочетать навыки актуария с навыками в области системно-динамического моделирования.

Здесь же требуется ответить на вопрос о допустимости и порядке привлечения иностранных инвесторов в строительство таких городов (что логично), участия государства в этом процессе в качестве соинвестора, включая иностранное (что также логично, но дискуссионно с учетом исходной предпосылки о чисто бизнесовом, негосударственном городе), и готовности местного государства к этому. Здесь возникает задача политического решения о допустимости такого города, создаваемого исключительно предпринимателями, а также дипломатического обеспечения нового формата экономического присутствия на международных рынках со столь экзотическим продуктом, как внегосударственный город (что уже предполагает статус не только внутренней, но и внешней, автономии, если не переопределения конституционной роли государства, подчиняющего себя вопреки всему, что о нем известно, установке на примат внегосударственных способов развития человека), границы законодательного регулирования деятельности таких городов (дабы логика законодательной механики не вступала в противоречие с логикой денег как социальной крови), условия допустимости иностранных соинвесторов на территорию страны.

2. Сегодня мы говорим о проекте создания города "с нуля", но ведь наш изначальный вопрос – не столько о городе, сколько о системе правильного расселения и организации деятельности такой кривой страны, как наша, где город для бизнесменов, а не для государства, выступает лишь средством решить такую проблему деятельностного оживления социальных процессов. А потому, с учетом того, что город – центр деловой активности, и представляет собой особенный продукт, интуитивно воспринимаемый к тому же нами как некий крупный недвижимый объект (не ползучий в управляемо-оперативном режиме, и уж точно не мобильный в таком режиме; гуляй-города не в счет – они не центры деловой активности, а вот тема водных поселений сегодня весьма популярна – здесь можно подумать, как ее можно было бы зацепить), то возникает вопрос о степени и характере мобильности (включая деконструкцию и реконструкцию на новом месте) объектов инфраструктуры разных масштабов и специализации, что становится более актуальным с учетом того, что часть инфраструктуры предлагается рассматривать в качестве торгуемого продукта, а значит – целостно развиваемого, меняемого и движимого. Здесь можно вспомнить пример из лекций О.Григорьева насчет мобильных производств в Мексике и других странах, и примерить подобное для сельхозки, учебно-офисных и технопарковых центров (кампус Дальневосточного университета на о.Русский, в который превратили здания, ставшие бесхозными после Азиатско-Тихоокеанского саммита), систем коммуникаций и объектов жилого фонда.

Соответственно, здесь следует ставить вопрос о производстве такого рода объектов под степень динамики спроса и вкупе с вопросом о типологии транспортно-логистических решений, поскольку последние начинают зависеть от размещения и реконфигурации объектов инфраструктуры (стоит заметить, что весь транспорт продолжающейся нынче эпохи поршней и турбин был завязан не капитальную, фундаментальную, недеконструируемую и немобильную, но ремонтируемую, инфраструктуру).

Фактор мобильности объектов инфраструктуры должен быть рассмотрен (даже, наверное, в первую очередь) в аспекте быстровозводимости – хотя бы потому, что этот аспект соединен со сроком управляемо создаваемой среды как критерием оценки инвестиционной привлекательности проекта. Последнее, впрочем, не новость: тема быстровозводимости сегодня привычна для производств, торговых центров, аэропортов, "домов-городов" (по типу "сталинских высоток" и более поздних проектов), технопарков (те же здания в девелоперском по сути проекте "Сколково") и прочих объектов, главным, единственным или существенным компонентом которых является терминал как объемное решение. Но безотносительно к этому аспекту, для нас все равно остается актуальным вопрос о сроках формирования такого продукта, как город, который оказывается значимым как для инвестора в него, так и для инвестора в фирмы или филиалы фирм, планируемые к размещению в нем.

Далее стоит собственно вопрос об устройстве системы таких городов, распределенных на некоторой (в нашем случае – необъятной российской) территории, поскольку именно связи между 1) такими, управляемо-планируемо-франшизными городами и 2) между такими городами (наверное даже "деловыми поселениями", ибо слово "город" нас обманывает своими коннотациями, равно как слово "бизнес", кстати) и поселениями, исторически сложившимися, неизменно должны и будут устанавливаться хозяйственные связи, а также выстраиваться коммуникации, протяженность которых будет выступать в качестве фактора плотности организации территории страны (ойкумены) и во многом иметь определяющее значение для фактора мобильности объектов инфраструктуры и типологии транспорта. То есть в вопросе о системе городов заключено сразу несколько:

• о характере связей новых и старых поселений, если таковые вообще возможны (может, с последних нечего взять, и они будут постепенно "отживать свое");
• об условиях плотностного распределения поселений – особенно с учетом того, что франшиза в рамках деловых консорциумов и межправительственных соглашений может быть реализована как в ближнем, так и в дальнем, зарубежье;
• о возможности для комплекса или кластера (в пространственном смысле) новых городов реализовывать межгородские проекты с образованием экономических кластеров в отмеченном выше смысле (здесь же – отдельные вопросы о том, какое экономическое содержание может иметь идея таких "экономических городов-побратимов" и насколько такое побратимство способно быть размазанным по пространству планеты);
• о планировании спроса и переориентации мобильной инфраструктуры города под показатели нового спроса глобального или странового масштабов (кстати, гибкость такого спроса – существенное основание для рассмотрения вопроса о мобильной или трансформируемой инфраструктуре, которую, в свою очередь, нужно соотнести с критикой идеи диверсификации производств Гигорьевым, только применительно к масштабам торгово-промышленного региона, каковым является город);

В рамках упомянутого выше дизайна планетарного масштаба и предлагается создание городов в качестве не столько даже торгуемого продукта, сколько, прежде всего, производимого под некий спрос эргона – как правило, под спрос крупных экономических групп влияния, для которых деньги играют вполне инструментальную и административную функцию. Причем такой "город-как-товар" (или, лучше сказать, "деятельностная среда как товар"), представляющий собой некий продукт, на который есть платежеспособный спрос (то есть нечто нужное и полезное, на что стоит тратить время и усилия), может производиться в самых разных масштабных линейках: от дачного кемпинга до мегаполиса.

Между тем, город, формирующийся в процессе исторического естества, и город, формируемый товарно-искусственным образом, есть образования, имеющие свой цикл жизни, только последний оказывается более адаптивен к собственной диссоциации и трансформации, а также к диссоциативным процессам, возможным в системе коворкинговой работы проектных групп.

Три давних аспекта

Если говорить о городе-товаре, то, конечно, следует быть готовым к вороху принципиальных проблем и задач, которые тут обнаруживаются. А поскольку лучшей тактикой оказывается считать, что типичные проблемы имеют типичные решения, постольку здесь оказывается недурным обратиться к историческим примерам чего-то похожего; и первое, что здесь вспоминается – торговый город Гамбург, хотя такой подход, весьма вероятно, и не будет очень продуктивным в силу того, что и Гамбург не был городом-товаром, поставляемым "под ключ" (который градостроители выносят не победителю, но покупателю) или "в коробке" (в середине XX век проект такой коробки назывался "Девятое небо"), и сама история, в известной нам ее части, вряд ли предложит что-то подобное в понятиях индустриального или постиндустриального городского поселения – за исключением разве что военных лагерей, обмениваемых на "принцессу" замков срочного возведения (но это уже феодальная фишка), да (уже более близких чему-то индустриальному) готовых поселковых инфраструктур геологических экспедиций, во многом следующих традициям той же регулярной военно-полевой каструметации классической эпохи. Эти все примеры, разумеется, будут учтены при поиске и оценке подходящих решений. В частности, город как товар, покупаемый проектантами и населяемый ими, должен быть как раз демаркирован от своих средневековых подобий, когда сеньоры обменивались городами и завоевывали их, воспринимая города как целостный рполуресурс-полутовар, причем не только по основанию особого социального актора, представляющегося субъектом интереса в таком городе, но и по основанию отмеченной мобильности компонентов его инфраструктуры, носящему скорее технологический характер. К тому же владетельные средневековые синьоры никогда не покупали ни часть городской инфраструктуры, ни бизнес по ее производству и обслуживанию – это купеческое занятие было немыслимо для суверена, распространяющего свой суверенитет на тотальность жизни, равно как немыслимым было то представление о той инфраструктурной сложности, требующей разделения труда и обеспечения согласованной работы, что связана с численностью населения общества, преодолевшего проблему демографических циклов пока что единственно известным человечеству способом – созданием капиталистической экономики. И уж точно, суверены не покупали город для того, чтобы "довести его до ума" и продать кому-то: их задача заключалась в распространении своего влияния через экстенсивное расширение пространства присутствия и получение в свое распоряжение как можно большего числа земель и городов, а не в улучшении качества "принадлежащей Богу" среды обитания – тем более ради какого-то "творчества народных масс"; последние должны были быть исправно встроены в принадлежащую суверену или сеньору малоденежную или даже безденежную систему разделения труда, работая на его интересы и получая от него милостивые благоволения за верную службу, нередко в натуральном виде. Иное дело – вольные торговые города, но этот феномен, при столько сильной похожести на то, о чем здесь идет речь (прежде всего, магнатским характером правления), столь сильно вписан в контекст европейской истории начала "эпохи денег", что извлечь его и применить сегодня в чистом виде не представляется возможным – прежде всего, потому, что сегодняшняя экономическая реальность связана с серьезным кризисом капиталистической системы в целом и денежного обращения в частности – причем достаточно сложного, работающего на несоизмеримо более сложные инфраструктуры и социумы. Не говоря про то, что в те времена комплексная селитебная среда просто не могла даже мыслиться в качестве торгуемого продукта, и что в контексте сегодняшнего дня речь снова идет о человеке нового типа, не являющимся прямой калькой с типологических форматов прошлого.

Между тем, хотя идея города-товара демонстрирует радикальное качественное отличие от идеи да исторических форм прочих городов, набор основных аспектов требований к нему соответствует прочим и сводится к трем, это:

• способы формообразования и разграничения объемов – собственно объемное, или архитектурное, проектирование (в котором, для случая города-товара, особую роль будет играть фактор мобильности);
• способы обеспечения экосистемы и жизни, включая экономический примитив сельхозки (но реализуемый, с учетом нынешних возможностей, климатронным способом);
• способы коммуникации, включая систему денежного обращения.

Именно здесь для города-товара, работающего на трансцендентального человека-проектанта, я предлагаю в качестве гипотезы более пристально рассмотреть модель денег, основанных на принципе персональной ограниченной эмиссии, безотносительно к тому, имеют ли они электронный формат и называются ли биткоинами или как-то еще. Остановлюсь на этом аспекте более подробно, поскольку первые два уже давно не новость как в теории, так и в практике архитектуры и дизайна.

Варианты "новых денег": усомниться для поиска решений

Сомнение в криптовалютах и прочих, подобных им, вещах, есть здоровая критическая позиция, дабы усмотреть в новом рациональное зерно хорошо забытого старого. Ведь, если новые города будут независимы от государства, то почему бы не предположить для них новые форматы финансовых коммуникаций? Конечно, они будут регулируемы – вопрос, как. Во всяком случае, до экспериментальной апробации должно быть задано пространство гипотез.

То, что криптовалюты предполагают открытость цепочки транзакций, в общем смысле, при оценке их жизнеспособности как финансового инструмента, должно быть рассмотрено не как конкретная электронная технология bitcoin, но как общая концепция, допускающая жизнеспособность персонально эмитируемых денег. В любых иных случаях такие деньги можно рассматривать как денежный суррогат, являющийся плодом воображения слабо знакомых с предметом экономики специалистов ИТ-отрасли, получающих массовое общественное внимание к своим измышлениям лишь на волне мировой популярности их новаторской профессии. Дело в том, что новая модель денежной системы способна стать еще одним, третьим, основанием, отличающим город-товар от его средневековых подобий, при этом на излагаемые ниже соображения "ура-патриоты" криптовалют обращают мало внимания, предпочитая говорить о том, как новая компьютерная реальность сама по себе изменит жизнь к лучшему, отбросив все старое и отжившее, за счет одного только виртуально-онлайнового фактора собственного существования в качестве среды, в которой рождаются смелые идеи, не задаваясь, однако, вопросом об условиях долгосрочной жизнеспособности их воплощений и не учитывая того, что реальные люди все-таки рождаются в оффлайне, и умирают, кстати, там же (технологическую сингулярность очередной раз оставим в стороне).

Системный финансовый барьер, проблематизирующий переход к городу-товару, во многом обусловлен тем, что современные инвестиционно-финансовые деньги по-прежнему функционируют как инструмент эпохи монархий – абсолютных и конституционных. Действительно, в семиозисе любых форм денег так или иначе значением оказывается цена усредненной рабочей силы, затрачиваемой за единицу времени. Соответственно, первоочередным правом на эти силу и время – то есть правом их покупки, а также первоочередным правом делегирования и переуступки этих прав, обладает государство, персонифицированное в монархе или президенте. При этом важно, что в таком нарративе о деньгах, являющемся не иначе, как нарративом трудовой теории стоимости, как правило, никоим образом не учитывается фактор срочности отдельной человеческой жизни, или экзистенциальный фактор денег в качестве экономического, выступающего фоном эмпирической данности трудозатрат-во-времени (во всяком случае, я об этом нигде не читал и ни от кого не слышал). Между тем, любой личностный пользователь каких бы то ни было денег (будь то конечный потребитель товаров и услуг или даже инвестор) всегда действует в презумпции конечности собственного бытия; чего нельзя сказать, например, о надличностном акторе вроде эмитирующего деньги государства или инвестирующей корпорации (во главе которых, конечно, стоят те самые личностные акторы), самовоспроизводящиеся в своей бюрократии, однако безразличные, тем не менее, к собственной экзистенциальной конечности в той мере, в какой в нем играют роль диссоциативные факторы социальной организации. Такие, известные нам, классические деньги, всегда распределятся сверху вниз, обслуживая истеблишмент: собственной страны – в случае наличия экономического суверенитета, или доминирования местных элит (как правило, промышленных), и внешнего эмитента – в случае наличия компрадорских элит. Тривиальная причина, по которой экзистенциальный фактор не учитывался и не учитывается при оценке известной модели денег, состоит в том, что макроэкономическому взгляду, каковым является общий взгляд на государственную эмиссию, как правило, плевать на интересы, и предпочтения отдельных личностей, ибо такой взгляд рассматривает "всеобщие законы общественного развития".

Между тем, этот фактор играет существенную роль, если речь идет о сверхорганизованном человеке[2], свободно и целенаправленно распоряжающемся временем собственной жизни, не будучи зависимым ни от "натуральных" аффектов, ни от стереотипов заорганизованности. Границы персональной эмиссии могут расширяться или сужаться, эмитенты могут образовывать консорциумы и коалиции, и здесь могут быть самые разные варианты в зависимости от покупательной способности, однако все эти спекулятивные вещи получат смысл только в том случае, когда такие деньги будут вменяемо объяснены либо в качестве средства извлечения прибыли, либо, в более общем случае, как некое средство приращения благ вследствие повышения степени организованности и сложности социальной системы. Как бы то ни было, вопрос о модели или даже парадигме денег для новой парадигмы жизненной среды еще предстоит поднять – даже если это будет нечто иное, нежели средства ограниченной персональной эмиссии: всякий раз здесь вопрос неизбежно коснется того, как в равноправных условиях выраженная деньгами единица рабочего времени одного человека может быть обмениваема на единицу другого. Скорее, здесь придется говорить о чем-то вроде процесса демассификации рабочего времени в смысле Элвина Тоффлера. А потому не исключено также, что здесь придется говорить не о "персональных деньгах", но о "персональных акциях", которые человек вполне логично способен выпускать, если он воспринимает себя в качестве проектанта собственной жизни[3], и которые он вправе выставлять на аукцион общественного спроса. Кстати, метафорическое выражение "акции личности" является вполне устоявшимся. Что касается собственно денег, то гипотеза на их счет может быть сведена к вопросу о том, что есть деньги консорциума покупателей города-как-товара: использование им криптовалют вызывает сомнения, столь очевидные в основаниях, что нет нужды их здесь упоминать.

Логичным этапом и пределом рационалистического сознания организованного человека (а также "русского интеллигента" как ответственного поведенческого образца для прочих членов общества) является забота о здоровье и качестве жизни своего организма, о его физиологической и ментальной составляющих, являющегося отправной точкой труда и стоимости, и как ключевой фактор управления собственными жизнью и судьбой (сюда же относится ипохондрия как патологическое сверхакцентирование идеи собственного здоровья). Соответственно, целью и задачей такого человека оказывается обеспечение условий, способствующих здоровому образу жизни, а также добровольному исключению физических и душевных страданий. Под эту задачу в обществе сегодня возникает и возрастает спрос на превентивную и паллиативную медицину, но сталкивается с препятствием глобальной бедности. С другой стороны, с признанием сверхорганизованности и открытости другим, с более высоким уровнем организации приходит осознание коллегиального творчества в качестве физиологической нормы, а следовательно, возникает спрос на институциональные решения в ее обеспечение – как инфраструктурные, так и нормативные. В свою очередь, относительно этой же нормы начинают мыслиться и формы организованной трудовой деятельности, и запускаться процессы естественного и искусственного разделения труда.

Поскольку изначальное состояние макроэкономической деятельности и процесса углубления разделения труда признается классикой политэкономии как аграрное, а принцип использования природных ресурсов – "от лучших к худшим", постольку исходные природно-климатические условия среды обитания человека оказываются естественно здоровыми, сам он оказывается здоров естественно, а возникающие проблемы здоровья решаются демографическими циклами, но не научно-технологическими средствами по преимуществу. Из этого следует, что изначальный, естественно здоровый, крестьянин, сгоняемый в город поначалу в качестве ремесленника, а в дальнейшем – в качестве мануфактурного рабочего, как трудовая единица не рассматривается с точки зрения здоровья (если последнее, конечно, не являет собой предмет дополнительной благотворительности, или "социалки"). Последнее же не рассматривается как условие бытия таковой единицей, особенно для городского существования – по причине его незащищенной и семейно не спланированной репродуктивной способности, рассматриваемой со времен древнего Рима как главная его экономическая ценность, обуславливающая ценность его существования в качестве единицы труда. Такая, социально-низовая, трудовая единица с достаточной способностью репродукции себе подобных (тем большей, чем более благоприятными оказываются условия города как концентратора ресурсов), носит название "пролетарий" (от лат. "prole" – "отпрыск"). Условия же присутствия в городе пролетариев и их трудоспособность определяется не здоровьем и качеством жизни, образующим широкий контекст категории здоровья, но элементарным бегством от нужды и достаточной фертильностью, реализуемой в рамках простых форм социальной организации, включая всю сумму надстроек и суеверий.

В свою очередь, человек, осознающий собственную психосоиму (в рамках каких бы то ни было культурных традиций таковая ни мыслилась) с точки зрения собственного здоровья, при этом даже располагающий достаточно развитой способностью памяти и прогнозного мышления, будет иметь совершенно иные основания трудовой мотивации. Англоязычным эквивалентом того, что сегодня известно как "трудовой стаж" и "выбор профессии", в нынешнем медицинском авангарде именуется "desease management", будет что-то вроде "personal health management" – то есть управление затратами возобновимых и невозобновимых затрат собственных сил на те или иные проекты; главным же критерием того, что по этим проектам стоит работать, будет жизнеобепечительная функция последних. Разумеется, эти вещи противоречат практике всего того, что известно в трудовой теории стоимости, где массовая низкая зарплата при высоко разделенном, организованном труде оказывается гарантией наиболее качественного, дешевого и массового же товара, производимого по возможности минимально компетентными (а потому и неспособными к требованиям) пролетариями – даже если эти пролетарии собирают компьютеры; они все равно "чомпи".

Некоторые замечания относительно складской гипотезы происхождения денег

Именно здесь возникает вопрос о том, кто является источником денег – во всяком случае, для управителей своей судьбы и инвесторов собственных сил. Будет ли такое управление собственным, если единственным источником денег является не подконтрольное им государство, или не более подконтрольный и крупный бизнес – как правило, делящий монополи с другими крупными бизнесами. Именно поэтому речь зашла о форматах персональной эмиссии основных средств, требуемых для игр обмена, связанных с презумпцией обладания ими как неотъемлемым правом члена сообщества. Во всяком случае, денежные суррогаты еще должны быть рассмотрены как адаптивные механизмы и внегосударственные формы самоорганизации общества. В рамках такой задачи я совсем не исключаю следующую гипотезу, уточняющую жетонно-распределительную, или складскую, гипотезу происхождения денег О.Григорьева. Можно предположить естественную природу денежного языка – то есть то, что разнообразие вариантов "денежного суррогата" суть набор естественных, изначальных флуктуаций живого социального существа, необходимый для разных форм идентификации "свой-чужой" в сильно разнесенном пространстве, то есть соответствуют григорьевскому принципу возникновения денег в номадическо-имперском обществе, а также греческой талласократической этимологии слова "символ" (или symbolon – черепок блюда, составляемый мореходами-торговцами с другими черепками в единое целое после долгого путешествия, дабы опознать друг друга), ибо деньги – типичный знак-символ в смысле Морриса. Деньги, действительно, изначально обслуживают склад, и служат средством распределения и учета ресурсов, только этот склад общинный. Социально-технологический феномен склада существует вне зависимости от природы государства, равно как феномены кладбища и человеческой памяти; более того, он носит едва ли не физиологическую природу, ибо наблюдаем у многих развитых видов в животном мире в различных формах, равно как наблюдаемы забота о потомстве и альтруистическое поведение. Не существует большой надобности в эмиссии для учета запасов общинного склада и распределения их между общинниками, поскольку для относительно замкнутой хозяйственной ойкумены нет нужды покрытия больших территорий. Возможность подделки также исключается известным фактором прозрачности общинной жизни. Такое предположение, кстати, упрощает рассмотрение  одного из узких мест неокономики – концепции замкнутого рынка, позволяя не использовать в ней гипотезу о деньгах, которые были привнесены в контур некими загадочными торговцами-финансистами, впоследствии невесть куда девшимися, и неплохо объясняет конкретику неизменного объема денег, циркулирующих в замкнутом рынке. Далее, с возникновением государства как исторической (но, предположительно, не обязательной) фазы общества изначально служащие простой коммуникативной задаче конвенциональные деньги-символы монополизируются в праве их эмиссии, порождая тем самым инфляционные эффекты, служащие именно что имперско-государственническим целям территориальным экспансии, и начинают воспроизводиться и умножаться торгово-финансовыми элитами, источник которых неокономика видит в госзакупщиках, конкурирующих между собой посредством этих денег за власть через сублимативные игры в прибыль и мультипликативные инструментальные ухищрения, способствуя развитию торговли и создавая деньги уже в качестве регалий относительной власти – в том самом качестве, в каком деньги фигурируют если и не в классике политэкономии, то уж, во всяком случае, в неокономическом нарративе, исключающем концепцию "денежного материала".

Такое уточнение складской гипотезы О.Григорьева объясняет не только проблемы малого бизнеса, но и почти что животный страх перед инфляцией и связанной с ней эмиссией некоторых членов правительств нынешнего имперского государства Россия, упершегося в пределы собственной территориальной и экономической экспансии, но все еще сохраняющего свое существование; однако, если система закупок и распределения больше не работает, обесцениваются и деньги как средство обеспечения этой деятельности. Здесь же объясняется природа денежных налогов в качестве способа снижения сублимативных игр за власть, и вспоминается, что дань и оброк собирались в натуральном виде как раз с тех, кто не имел денег. Чем еще, как не возвратом к догосударственным (или, может, просто внегосударственным) формам социальной системности, можно объяснить возникновение денежных суррогатов там, где финансовые институты ослабевают, а численность населения и хозяйственные связи достаточны для обеспечения хозяйственной деятельности?

Оставив в стороне гипотезу о праве криптовалют на существование в рамках текущего наброска среды обитания и проектирования, следует остановиться на факторе мобильности денег в рамках жетонно-распределительной концепции. А потому, в рамках того же уточнения, видится необходимым прояснение модели таверны для солдат в далекой провинции, когда речь идет о переходе от распределительной функции денег к обменно-торговой. Это место представляется мне узким и важным в смысле обозначенной подвижности среды города-товара с быстровозводимой инфраструктурой, а также в связи с признанием верности того утверждения, что место концентрации работающих денег становится источником экономического роста. В неокономике часто ставятся "детские" вопросы, заданные заново – например "откуда взялась обменная функция денег и как возникла торговля" государстве базового типа – империи. При этом приводится модельный пример таверны в далекой провинции, с хозяином которой оказалось возможно расплачиваться деньгами за местные хлеб и вино, дабы тот мог пополнить запасы последних, обменяв на них вырученные деньги на складе в метрополии; по мере роста охваченной государством ойкумены расширяется и пространство хождения денег. Между тем, здесь возможен еще один "детский" вопрос, не проясненный ранее в рамках данной концепции: откуда взялась сама таверна и ее хозяин? Иначе говоря, какой смысл местному провинциальному крестьянину или держателю амбара с запасами потчевать расквартированных солдат и соглашаться на какие-то "деньги" от них, когда эти самые запасы, в неокономической же модели государства как стационарного бандита, можно пополнить, уплатив оброк в виде натуральной (прежде всего, продовольственной) подати как разновидности экспроприации, устроив еще один склад с деньгами-жетонами, но не в метрополии, а в провинции, работая либо с минимизацией издержек на транспортировку продовольствия, либо согласно некоторому бюджетному правилу распределения средств и ресурсов? Однако изначальный повод задаться этим вопросом стала неясность того, как, при наличии метропольного государственного склада, где-то в провинции возникает еще один, связанный с государственной задачей окормления государственных людей на государственные деньги, но не имеющая государственную природу (ибо таверна, в первую очередь, также есть склад продовольствия).

Дело проясняется при обращении к этимологии слова "таверна", которая свидетельствует о ней как о "палатке" (tuberna); не исключено, что таверна – это изначально, скорее всего, столовая военного лагеря, представляющая собой специализированную для этих целей лагерную палатку, то есть пункт выдачи местного складского продовольствия за деньги для совместной трапезы, культурологически носящей функцию формата солидаризации товарищей по оружию – "контуберналиев". Иначе говоря, своего рода магазин со всеми военными и невоенными коннотациями. Поскольку пополнение этого склада есть задача специально выделенного для этих целей полкового повара, в круг его обязанностей входило снабжение наиболее съедобным продовольствием, особенно сокропортящимся и в силу этого не могущим быть централизованно распределяемым. Для чего этот самый повар должен был наладить высоко доверительные связи с местными поставщиками-крестьянами, расплачиваясь с ними монетой как формой организации учета поставок и возможности компенсировать на складе, в случае нужды, натуральные издержки, поступающие в общий котел наравне с солдатами, получающими деньги за службу. Поскольку специально поставленный на решение продовольственного снабжения расквартированного в провинции армейского подразделения офицер или солдат имеет прочные контакты с невоенным населением, в процессе развития этих отношений он выходит из системы военной службы и сосредотачивается на денежном взаимодействии с "гражданским сектором". Такое уточнение не только соответствует неокономической гипотезе происхождения купцов-торговцев из представителей государственных элит, которым государством выделяются деньги на госзаккупки, но и, смягчая категоричность неокономической трактовки государства как стационарного бандита, дополняет складскую гипотезу происхождения денег предположением о природе происхождения гражданской государственной службы.

Далее, развивая тему знаковой природы денег, следует отметить интересные моменты их использования в финансовом и потребительском режимах, если рассматривать последние как прагматические аспекты денежной семиотики. Если деньги есть средство складского учета, то это значит, что также допустимо их рассматривать как символическое средство обеспечения связи между системой хранения, или тезаврации, изначально натуральных ресурсов, каковой выступает склад, и системой транспортных коммуникаций, по которым эти ресурсы приходят на него и с него распределяются. Отсюда, с одной стороны, следует, что деривативы можно рассматривать как "метаденьги", или средство учета тех денег, что выступают объектами тезаврации; что, в общем-то, достаточно очевидно и без уточненной гипотезы происхождения. С другой стороны, проясняется некоторое важное обстоятельство того, что в неокономической теории называется деньгами потребительского сектора: физическая и профессиональная пространственно-временная локализация конечного потребителя (в идеале одновременно являющегося конечным производителем) ведет к спецификации структуры денежного обращения: обменивая свой труд на деньги в одном месте и покупая в другом (или даже в том же) месте товары, сделанные другими, он не участвует в процессе торговли как торговец, ибо, в массе своей, не является торговцем собственного труда и собственного здоровья, а повышая в редких случаях собственную квалификацию до состояния такой торговли, имеет определенные (и, к счастью для него, далеко не во всех случаях абсолютные) риски потери спроса на себя как на квалифицированного специалиста, обусловленные углублением разделения труда и удешевлением цены рабочей силы в соответствующей сфере специализации. Транспортно-логистический фактор коммуникации, или фактор деловой коммуникации, для пользователя денег в потребительском режиме денежной прагматики стремится к нулю, даже если он пользуется достаточно развитыми транспортными средствами, будь то автомобиль бизнес-класса, самолет или мощный компьютер: в большинстве случаев (хотя, справедливости ради, стоит заметить, что не во всех) здесь нет сколь-нибудь значимых перемещений объектов тезаврации (реальных продуктов или виртуальных данных), следствием чего становится смена в рамках охваченной коммуникационными сетями ойкумены соотношения сил природы и повышение степени их организованности; таковым объектом перемещения оказывается сам человек (что также вполне логично, ибо он есть трудовой ресурс), причем эти перемещения его и предметов потребления направлены на него самого вне каких бы то ни было игр обмена, по-своему использующих фактор транспортной коммуникации[4]. Верность этих абстрактных утверждений подтверждается наблюдениями повседневной жизни.

О профессиональной урбанистике и сопряжении ее с неокономикой О.Григорьева

Стоит сказать пару слов о том, почему не стоит бояться вопросов о том, профессиональный ли вы специалист по урбанистике. Этот момент стоит отметить, поскольку нередко в попытках обсуждать проблемы городов и поселений присутствует определенное непонимание и фрустрации, связанные с неясностью того, где этих самых профессионалов брать. Проблема урбанистики как науки проявляется в двух аспектах: 1. предметном и 2. прикладном.

1. собственно, это предмет науки, выходящий (или, вернее, преодолевающий) сразу несколько: экономику - в сторону экологии, архитектуру - в сторону ландшафта. Сюда же примыкают демография, политология социология, культурология, антропология, этнология и, пожалуй, весь ворох общественных наук - не считая предметов из иных областей вроде гигиены, медстатистики, телеком-электроники и транспортной логистики. Хотя бы приблизиться к освоению такого комплекса, выбирая из предметов нужное для сочетания с целью решения конкретных задач - значит уже быть универсальным, ренессансным, исследователем. Можно ли в этом смысле сказать, что большинство занимающихся урбанистическими проблемами с позиции одной предметной области - универсалисты, а потому способны наиболее целостно охватить урбанистическую проблематику? Не сомневаюсь, что таковые есть и были (В.Л.Глазычев тому яркий пример), но я бы не сказал, что большинство занимающихся вопросами человеческих поселений хотя бы в неполной мере отдают себе отчет в искусственности разделения общественных наук и в том, что последнее преодолевается как раз урбанистикой (хотя, возможно, интуитивно догадываются об этом). Она же по праву мыслится как большей частью прикладная наука. И тут есть смысл перейти ко второму пункту.

2. возможность что-то сделать в общегородском плане сегодня связана с возможностью контролировать поселение как предмет модернизации в его актуальном состоянии, включая оперативную идентификацию актуальных проблем и перспектив изменения поселенческой среды. Любая локализованная для города (особенно столь сложного, как мега- гигаполис или агломерация) позиция отдельного бизнеса или подотрасли его жизни для оценки не подойдет, поскольку город целиком, как то обнаруживают наиболее трезвые и обстоятельные исследователи самых разных эпох - органическая целостность, и оценивать его нужно как таковую. Единственным коммерчески используемым средством точной оценки комплексных рисков на сегодняшний день оказывается актуарная математика, применяемая в страховом деле - давнем и даже, пожалуй, исходном для всего финсектора, однако все равно слишком локализованном по отраслям, чтобы вести речь об организме городского масштаба и принимать решения с акцентом на четкую перспективу.

И здесь вспоминается другое точное средство, созданное специально для целостного мониторинга урбосреды, основанное на изначальной предпосылке о том, что город – органическая целостность, или же аристотелева энтелехия. Это системная динамика Дж. Форрестера. Не вижу смысла вообще поднимать вопрос о том, много ли в мире существует специалистов-практиков применен я СД, а также тех, кто способен работать на стыке СД и актуарной математики. Между тем, скорее всего, именно такие специалисты могут оказаться наиболее востребованными для решения прикладных проблем городской среды: сочетание инструмента оценки рисков с инструментом гомеостаза сложных систем еще должно быть осуществлено. Однако и в этом случае такой уникальный прикладник еще не будет универсальным специалистом по урбанистике, подобно тому, как владение техникой лабораторной диагностики еще не делает медработника врачом.

А в рамках этих, последних, вещей, довольно лаконично и недвусмысленно выстраивается содержательная связь между неокономической теорией и кибернетическими концепциями Бира и Форрестера; ну и некоторыми моими построениями, кстати. Но прежде, чем изложить дальше нехитрое повествование, хотелось бы отметить, что замечательные догадки кибернетики "второй волны" об управлении жизнеспособными системами, частным случаем которых рассматриваются человеческие поселения, работали над решением хозяйственных задач и проблем в парадигмах экономической ортодоксии – как в случае автоматизации госуправления проекта Cybersyn, так и в случае применения системно-динамических моделей Worls группой Форрестера-Медоуза для оценки перспектив глобального присутствия человечества на планете. То есть, располагая великолепной концепцией и даже прикладными средствами управления жизненной средой, сообразовывались с корпусом положений о денежно-ресурсном управлении обществом (кстати, частным относительно самой кибернетики), несущим набор не проясненных парадигмальных изъянов. Не в этом ли кроется причина неудач кибернетики второй "второй волны", очевидно выходящая за рамки по отдельности весьма обнадеживающих проектов?

Итак, один из ключевых моментов Неокономики состоит в том, что она предлагает парадигму взаимодействия нескольких воспроизводственных контуров (ВК) взамен парадигмы саморазвития одного контура из себя самого – так называемой "национальной экономики", от которой отталкивается ортодоксия. Минимальное число взаимодействующих ВК – два, и это, как правило, контуры с высоким и низким уровнями разделения труда. Между контурами существует товарно-денежное взаимодействие в обе стороны, осуществляющееся изначально – в пяти возможных режмах, в более поздней версии – в семи[5]. Соответственно, такая концепция уже имеет дело с системно-динамической обратной связью и графовой моделью экономической системами с дуговыми связями емкостью минимум два, а также показателем внутриузловой дифференциации. А также соответствует принципу построения Viable Sistem Model (VSM), или модели жизнеспособной системы по С.Биру.

Конкретным объектом моделирования оказывается проектируемый город, взятый как система таких воспроизводственных контуров – локализованная в природной среде ойкумена для философско-антропологического типа проектантов как доминирующей в таком городе социальной группы (и, соответственно, воспроизводимой там в качестве доминирующей). Исторические и структурные подобия такого рода поселений (города торговцев прошлого – Гамбург, Венеция) не актуальны и не подлежат моделированию.

Деятельность доминирующей социальной группы города акцентируется на принципах коллаборации и кооперации – от заинтересованных в моделировании и реализации города инвесторов до рядовых жителей. Инвесторы проекта города-как-продукта образуют консорциум и договариваются о местах в будущей системе ВК (локальных воспроизводств и логистик) для оптимальной реализации возврата вложенных средств с прибылью. Что, в свою очередь, соответствует коллегиально-ротационно-регламентному принципу экспертной компоненты управления аналогично методу Team Syntegrity С.Бира.

Наилучший способ вернуть вложения с прибылью – встроить город в мировую торгово-финансовую систему, то есть допустить в ойкумену часть ВК, расположенных в мировой системе. То есть город проектантов мыслится как частично открытая система контуров, не замкнутая лишь на саму себя. А потому моделирование города, а также прогнозно-аналитическая компонента управления, также будет ориентироваться на факторы глобальной целостности, аналогично модели World для исследований по заказу Римского клуба.

При этом как для организации системы взаимодействия экспертов, так и для создания VSM городской среды, может быть задействован принцип поливерсальной модельной структуры, оказывающийся применимым как для неокономической теории (что было изложено в двух моих статьях), так и для системно-динамической модели жизнеспособной системы, ориентированной на гомеостатический баланс последней. В этом смысле здесь оказывается возможным соединить ключевой общебиологический принцип гомеостатического баланса с парадигмальной неокономической установкой на принцип хозяйственного дисбаланса, привносимый в доденежный ВК деньгами. В этом смысле VSM города предстает как система мест различной концентрации инвестиционных средств, чередующих одно другое управляемым внесением денежного дисбаланса (и, соответственно, ростовых процессов) в отдельных зонах, и балансовой стабилизацией во всей системе (или некоторой подсистеме) контуров города. Таким образом, влияние финансовых шоков для компонентов с низким уровнем разделения труда (дифференциации деятельности) оказывается возможным минимизировать, а также попытаться представить такой подход к управлению социумом через VSM в глобальном масштабе.

Таким образом, нужна модель города, соответствующая интересам инвесторов, статистически уточняемая относительно задач возврата вложений и обеспечения гомеостаза всей городской системы с учетом перспектив шоковых и планируемых торгово-финансовых дисбалансов в результате взаимодействия участвующих в ней ВК. А значит, необходим набор команд аналитиков и разработчиков проекта, включающих в себя специалистов по системной динамике, актуарной математике, урбанистике, программированию и использованию программных средств аналитической поддержки систем ситуационно-прогнозного управления для компьютерной реализации вычислительных аспектов проекта.