Модель vs рекурсия: вопрос научного метода

Возможно ли на ограниченной территории (страны) создать хозяйственную систему большего (глобального) разделения труда? Это – конкретно к вопросу об управлении: к замене устаревшего Госплана, работавшего на концепции межотраслевых балансов, но не справившегося с хозяйственными множествами большей мощности, чем он мог переработать, на нечто более адекватное этому множеству, но уже размывшемуся в глобальной хозяйственной системе. Ибо на начало XXI века ничего толкового, в смысле систем управления постсоветскими реалиями России, после Госплана придумано не было.

Сопоставление страны и мира есть оперирование категориями большего и меньшего масштаба, поэтому речь идет о масштабируемости систем управления сложностями произвольных степеней. В этом смысле, вслед за мысленными экспериментами некоторых представителей американской аналитической философии (я имею в виду Хилари Патнема), в качестве гипотетического примера здесь можно рассмотреть предположение о Земле, на которую некие разумные жители обитаемой суперпланеты, похожей на Землю, но превосходящей ее размерами в разы (если не на порядки), занесли жизнь, дабы проверить, возможно ли на меньшей площади с меньшими ресурсами возникновение жизни и такая степень ее социальной организации, что способна, преодолев проблему пределов роста, выйти на уровень разделения труда и технологий, обеспечивающий прорыв в дальний космос, как это стало возможным благодаря территориальным, источниковым, логистическим и людским ресурсам суперпланеты – если, конечно, предполагать, что на ней присутствует именно человеческая, а не какая-то иная, форма разумной жизни (и здесь уже возникает пафос еще одной американской философии – но не аналитической, а фуллеровой). Кстати, я вовсе не исключаю, что так или примерно так оно и было. Но речь не о признаках подтверждения этой гипотезы на Земле либо в ближайшем к нему пространстве, речь об управлении. Собственно, соотношение масштаб/сложность и есть то, о чем говорил Стаффорд Бир касательно рекурсии. Можно, конечно, удивляться этому «нечто» и без названия, насвежо, и обнаруживать в нем новое; но, к счастью, название уже есть, и задача ясна: соответствующее ему понятие нужно соотнести с понятием модели.

Сразу стоит оговориться, что здесь придется отойти от абстрактно-логического понятия модели как «модели системы рассуждений» в сторону более конкретного понятия «модели предмета», хотя суть при этом остается той же. 

Казалось бы, построение чего-то рекурсивного – вопрос моделирования: обычно, когда говорят о нем, имеют в виду перевод сложности большего масштаба в меньший, как при моделировании зданий, судов и промышленных машин. Несколько реже под моделированием подразумевается и подобный ему обратный процесс, но и здесь вроде бы нет ничего особенно – как, например, создание макромодели микроорганизма. Во всяком случае, моделирование есть создание объекта в его основных или значимых чертах в человекоразмерном масштабе.

Иное дело, когда имеет место перевод некой сложности большего масштаба в меньший (а также обратно), но с сохранением степени сложности. Это уже не моделирование, но уменьшающая или увеличивающая рекурсия. Более того, в отличие от моделирования, рекурсия (во всяком случае, в смысле Бира) обладает свойством системной связанности идентичных сложностей большего и меньшего масштаба, то есть связана межмасштабным отношением взаимодействия управляющих сигналов. Тогда как модель есть образец или структурный паттерн, средство навигации деятельности – подобно карте, ориентирующей в создании по модели реального объекта, но с самим объектом напрямую не связанная и не являющаяся его частью – как измерительный инструмент и заготовка, к которой он прикладывается.

Сегодня для меня очевидна та существенная проблема научного метода рубежей XX и XXI веков,  что предметы, включая социальные процессы, мыслят преимущественно модельно, тогда как в целом ряде случаев их следует мыслить, скорее всего, рекурсивно (это, в частности, касается человеко-природного взаимодействия в макромасштабе и более четкого выяснения степени антропогенной нагрузки на экоклиматические системы планеты во избежание многочисленных конъюнктурных спекуляций, имеющихся сегодня на этот счет). Именно здесь заново встает вопрос о заметности последствий пропорционального уменьшения всего и вся, поднимавшийся в эпоху Лейбница, и здесь же – вопрос об эвфемеризации – понятии, введенном Фуллером, но так и не проясненном до конца теми, кто любит рассуждать о «замене механического и материального информационным». Касательно этих самых идей эпохи Лейбница уместно будет вспомнить про антропный принцип, согласно которому Вселенная дается в ее таковой данности постольку, поскольку в ней был возможен человек-наблюдатель, возникший при таких-то мировых константах: скорости света, постоянной Планка, гравитационной постоянной и масс да зарядов элементарных частиц (без уточнения сторон спора по вопросу о «частице»). В нынешних формулировках этого принципа не говорится, однако, про то, что человек почему-то вписан именно в этот масштаб – так сказать, систему пространственной соразмерности вещей, а не в какую-то другую, но вполне себе на этих, константных, основаниях, зиждится положительный ответ на вопрос XVII века о том, что, будь за одну ночь совершено уменьшение всего и вся в несколько раз (включая нас самих), заметили бы мы это наутро или нет. В нашей системе познавательных координат эмпирическая категория масштаба оказывается подчиненной выводным категориям мировых констант, обосновывающих его заданность, но в формулировках антропного принципа масштаба «как бы» и нет (хотя он там содержится в «снятом виде»). Он вознкает снова, когда речь начинает идти о самоподобии, трансмасштабном воспроизводстве структур, зависящих скорее от каких-то универсальных принципов структурирования Вселенной, нежели от ограничения величин некоторых ее аспектов.

На уровне систем управления такое сохранение степени сложности (или увеличение прецезионности) систем меньшего масштаба должно выглядеть как нечто вроде мистериального действия, проигрывающего собой космический процесс, с поправкой на то, что такие мистерии наука эпохи НТП мыслит модельно. Но если модель рассматривать как некий вид редуцированной рекурсии, а такая возможность логически следует из всего, отмеченного выше, то как рекурсивно рассуждать об обществе и управлении им? (Ведь здесь есть еще и конкретно-исторический момент: строивший систему управления чилийским обществом кибернетик Бир стремился внедрить рекурсию, но в итоге управлять стали «чикагские мальчики», работавшие в рамках вполне конкретной модели). Если признавать очевидное – то есть то, что общество суть коллоидная система (зиновьевский человейник, подобно муравейнику или улью), то все человечество – полисистемный, или кластерный, коллоид. И вопрос об управлении здесь – это вопрос о том, как отношение сигналов одного кластера транслировать на отношения сигналов другого, но меньшего в том или ином отношении. Если управляющие отношения сигналов большего территориального масштаба работают на уровне вершин ограниченных иерархий, то нет проблем: они спускаемы и на меньшие территориальные масштабы, работающие на уровне аглоритмов, или рутин. Если они работают с мощностями населенности, соизмеримых с мощностями меньшего масштаба, то еще лучше: достигается лучший эффект за счет концентрации на территории. Между тем, принцип рекурсии как раз делает иерархию не обязательной, демонстрирует ее частность, а не универсальную принципиальность: рутинный процесс, запущенный в одном масштабе, останется таковым в другом масштабе.

Смешение естественного и искусственного в представлениях науки XVII века, о чем  пишет П.П.Гайденко («Христианство и генезис новоевропейского естествознания» в сборнике «Философско-религиозные истоки науки»), когда изучение причин природы сменилось принципиальным уподоблением ей искуственным механизмом, работающим сравнимо с природой, как раз и стало условием возникновения модельного мышления. А также того, почему на форму перестали обращать внимание (и почему прозвучавший в первой половине XX века одинокий призыв одного странного австрийца обратиться от науки формул к науке форм, заглушенный грохотом Второй Мировой Войны, для многих до сих пор звучит дико). Научное мышление «уподоблением принципу» в творимом человеком, и кантианское «познание лишь творимого», исключают древний принцип познания через соотнесение макро- и микрокосмов, хотя, казалось бы, и следуют ему. Этот принцип и есть принцип рекурсии, альтернативный модельному. Но о связи так понятой рекурсии с «космами» я не встречал упоминаний у С.Бира (хотя не исключаю, что все же это как-то им естественным образом подразумевается).

Следует также учесть, что парадигмальное смешение естественного и искусственного произошло в период великих географических открытий, когда сравнительно оседлая до той поры Европа пришла в глобальное движение – морское по преимуществу. С учетом отмеченных мною ранее следствий из построений историка С.Нефедова, согласно которым получается, что номадические племена и народы более склонны к технологическим новациям, тогда как оседлые – к культивированию наблюдаемой природной среды (материал «Некоторые спекуляции о возможности трансисторической преемственности: сопоставление авторских позиций»), можно предположить, что новой задачей науки как раз стало обеспечение возникших номадических потребностей европейского человека (достаточно вспомнить, что декартовы координаты возникли как средство решения задач морской навигации), а принцип уподобления природного техническому стал принципом демистификации и десакрадизации пророды, но не прояснения ее процессов.

Именно в этом смысле мир универсальных форм, или первоформ, не есть мир модельных конструкций: это не уподобление и даже не редукция, а обобщение наблюдений с вопросом о причине, ибо в моделях и конструктивном уподоблении формальная и целевая причинность не учитываются, тогда как в отношениях форм (к примеру, платоновых тел) уже заложена взаимная имплицитность, предполагающая к действию раскрытия потенциала в конкретном виде (как, например, потенция октаэдра, заложеная в более простом тетраэдре).